Мемуары. События и люди 1878-1918
Шрифт:
Во время войны я приказал генералу барону фон Биссингу ввести и в Бельгии это законодательство на благо бельгийских рабочих. Первоначально, однако, это законодательство было тяжелым камнем на шее немецкой индустрии в борьбе с мировой конкуренцией и возбуждало недовольство у многих крупных промышленников, что, с их точки зрения, было вполне понятно. Государь, однако, должен всегда иметь в виду благо целого, и поэтому я, не сворачивая, продолжал идти по выбранному пути.
С другой стороны, те рабочие, которые слепо следовали за социалистическими вождями, не отвечали мне никакой благодарностью за оказанное им покровительство и за мои труды. Нас разделял девиз Гогенцоллернов «suum quicue», что означает «Каждому свое», противоречивший девизу социал-демократов «Всем одно и то же».
Меня также занимала мысль хоть отчасти избавить от конкуренции, по крайней мере, индустрию континентальной Европы, введя своего рода ограничения на вывоз за границу и создав, таким образом, облегчение для производства; это, в свою очередь, должно было повести к улучшению жизни трудящихся
Очень характерно то впечатление, которое получали иностранные рабочие при изучении социального законодательства в Германии. За несколько лет до начала войны, в Англии, под давлением рабочего движения, пришли к убеждению, что необходимо больше позаботиться о рабочих. В Германию приехал ряд комиссий, в том числе и рабочих. Посетив под руководством немецких представителей, среди которых были и социалисты, промышленные предприятия, фабрики, благотворительные учреждения, лечебные заведения страховых касс и т. п., они были поражены тем, что им пришлось увидеть. На прощальном обеде, данном в их честь, английский вождь рабочих депутаций обратился к Бебелю с замечанием: «После того, как мы видели здесь, что делается для рабочих Германии, я вас спрашиваю: и вы еще такие же социалисты?» В разговоре с очевидцем англичане заметили, что если бы им удалось после долгой борьбы в своем парламенте провести хотя бы десятую часть того, что в Германии уже в течение многих лет делается для рабочих, то они были бы очень довольны.
Я с интересом следил за этими посещениями английских депутаций и удивлялся их незнанию положения вещей в Германии. Еще больше удивляли меня, однако, переданные английским посольством вопросы английского правительства на ту же тему, изобличавшие прямо поразительное неведение того, что было проделано в Германии в области социальных реформ. В беседе с английским послом я заметил, что Англия ведь в 1890 году была представлена на Берлинском социальном конгрессе и уж, конечно, по крайней мере, через посольство получала сведения о дебатах в рейхстаге, в масштабах размерах проводившихся по поводу отдельных социальных мероприятий. Посол ответил, что у него появилась та же мысль, и поэтому он велел просмотреть старые дела посольства. При этом было констатировано, что посольство самым подробным образом доносило обо всем в Лондон и что о каждой важной стадии успешного развития социальных реформ посылались туда объемистые донесения. Однако, прибавил британец, пожимая плечами: «Так как они шли из Германии, их никто не читал. Их просто прятали в шкафы для бумаг, и там они с тех пор и остались. Это настоящий позор! Германия никого не интересует у нас». Английский король и английский парламент либо не обладали достаточной совестью, либо не имели времени или охоты, чтобы заняться улучшением положения рабочего класса. «Политика окружения», склонявшая к уничтожению Германии, в первую очередь ее промышленности и вместе с ней рабочего класса, была для них гораздо важнее и выгоднее.
9 ноября 1918 года радикальные немецкие социалистические вожди с их кликой примкнули к этому британскому разрушительному намерению. В областях, доступных моему влиянию, например в управлении моим двором, в императорском автомобильном клубе и т. п., я даже в мелочах способствовал проявлению социальной точки зрения. Так, например, из денег, получаемых служителями при осмотре дворцов, я приказал образовать особый фонд, который считался собственностью служителей и с течением времени достиг крупной суммы. Из средств этого фонда служители и их семьи получали прибавки для поездок на курорты, средства на лечение и похороны, на приданое для детей, прибавки на издержки по конфирмации и тому подобные нужды.
По просьбе вновь организованного «императорского автомобильного клуба» я принял покровительство над ним и по его приглашению присутствовал на завтраке в прекрасном помещении выстроенного клубом дома. Здесь я встретил, кроме таких магнатов, как герцоги фон Ратибор, фон Уест и др., также и ряд лиц из берлинской haute finance и индустрии, часть которых вели себя так, словно «взбесились при виде горностая». Когда разговор зашел о шоферах, я предложил основать фонд, который давал бы последним вспомоществование для лечения при несчастных случаях и обеспечение близких на случай смерти. Это предложение встретило общее сочувствие, и фонд имел большой успех. Подобный же фонд я создал впоследствии для капитанов и первых лоцманов в императорском яхт-клубе в Киле.
Особую радость мне доставлял основанный мной «Детский дом» кайзера Вильгельма в Альбеке, куда ежегодно с мая по конец сентября партиями, меняясь через каждые четыре недели, привозили на отдых большое число детей из беднейших рабочих кварталов Берлина. Дом этот еще и теперь находится под испытанным руководством выдающейся начальницы м-ль Киршнер, дочери бывшего берлинского обер-бургомистра, и достиг блестящих результатов в психологическом и физическом воспитании детей. Чахлые, бледные, жалкие дети большого города превращались в свежие, цветущие, жизнерадостные маленькие создания, в успехах которых я часто с радостью убеждался лично. Так как я упомянул о моем разладе с Бисмарком в подходе к рабочему вопросу, то я хотел бы еще, кроме сказанного уже прежде о его принципиальной позиции к нему, привести пример того, как блестяще вел себя однажды князь в деле, касавшемся рабочих, хотя при этом им, конечно, руководили и национальные интересы, он сразу понял, что дело идет об устранении угрозы серьезной безработицы, и, опираясь на весь свой авторитет, принял решительные меры.
Будучи еще принцем Вильгельмом, приблизительно
Он позвонил, и вошел служитель. «Позовите тотчас же сюда тайного советника X. из Министерства иностранных дел». Через несколько минут, в течение которых князь тяжелыми шагами ходил взад и вперед, появился вызванный X. «Телеграмму в Гамбург послу: Бременский Ллойд должен строить свое новое судно в Штеттине на верфи «Вулкан». Тайный советник быстро исчез, «перекатившись через открытую дверь с развевающимися полами сюртука». После этого князь обратился ко мне и сказал: «Вам я обязан особой благодарностью. Вы оказали отечеству, а также и мне важную услугу. С этих пор строить будут только у нас. Это уже я разъясню ганзейцам. Вы можете телеграфировать верфи «Вулкан», что канцлер ручается за эту постройку; пусть это будет началом длинного ряда других построек, рабочие же, которых вы таким образом спасли от безработицы, пусть благодарят вас». Я известил тайного советника Шлутова в Штеттине. Радость была велика. Это было начало, которое должно было повести к постройке великолепных быстроходных судов.
Когда по моем вступлении на престол я в декабре года поехал в Штеттин, чтобы пожаловать знаки отличия моим померанским гренадерам, я посетил, по просьбе правления, и верфь «Вулкан».
Правление встретило меня у верфи. Затем открылись большие створчатые ворота, и я вошел внутрь. Но вместо работы и шума громыхающих молотков меня встретила глубокая тишина. Все рабочие, обнажив свои головы, стояли полукругом. В середине находился самый старый рабочий с белоснежной бородой, с лавровым венком в руке. Я был поражен. Шлутов прошептал мне: «Маленькая радость, которую рабочие сами себе придумали». Старый кузнец выступил вперед и простыми словами энергично выразил мне благодарность рабочих за то, что я своим ходатайством перед Бисмарком спас от нужды и голода их самих, их жен и детей. Он просил меня принять лавровый венок как знак признательности рабочих. Глубоко тронутый, я принял подарок и выразил радость, что получил свой первый лавровый венок в мирной обстановке, без единой капля крови и из рук честного немецкого рабочего. Это было в 1888 г. Тогда немецкие рабочие еще умели ценить счастье труда.
Генерал фон Каприви был при моем вступлении на престол начальником адмиралтейства. Он был последним генералом в этой должности. По восшествии на престол, я, на основании предварительного изучения в Англии и у себя дома этого вопроса, энергично принялся за реформу, точнее сказать, за создание сызнова императорского германского флота. Это было не по вкусу дельному, но несколько упрямому и не совсем свободному от тщеславия генералу. За ним, несомненно, были большие заслуги в повышении боеспособности флота, усилении офицерского корпуса и развитии миноносцев. Зато судостроение и замена изнашивающихся материалов новыми были при нем, ко вреду для флота и к огорчению расцветающей и требующей заказов судостроительной индустрии, совершенно в загоне. Каприви, как старый прусский генерал, придерживался взгляда своих сверстников по 1864, 1866 и 1870 1871 годам, что весь центр тяжести боеспособности страны лежит в армии и что так будет и впредь. Потому-де нельзя предъявлять государству большие денежные требования на нужды флота, ибо в таком случае возникла бы опасность сокращения расходов на армию, что стало бы тормозом для развития последней. Это мнение, в котором генерала Каприви нельзя было разубедить, являлось ложным. Отпущенные кредиты не стекались в один резервуар, из которого можно было бы путем передвижения клапана направить денежный поток то в русло армии, то в русло флота. Если Каприви не хотел требовать кредитов для создания флота с таким расчетом, чтобы больше денег выпало на долю армии, то этим он, конечно, своей цели не достигал. Из-за этого армия не получала ни на один грош больше того, что военный министр по бюджету получал согласно своим требованиям. Находившийся тогда в стадии организации статс-секретариат по морским делам должен был совершенно независимо от военного министерства категорически потребовать для флота такую сумму, какая нужна была для защиты нашей торговли и наших колоний. Позже так и произошло.