Мемуары
Шрифт:
Я сидел в уголочке, прикидывая, какая лакейская работа ждет меня еще, как вдруг кто-то закричал. Это был таинственный мистер Зингер. «Эдди, Эдди, во что ты меня втянул!»
По всей видимости, он решил, что все, что он увидел — шутка, сыгранная для него Эдди Даулингом.
Конечно, этот вопль отчаяния ненадолго прервал репетиции. Но он ни в малейшей степени не испугал Лоретту и ни капельки не удивил меня.
Мы с Лореттой и Марго отправились пораньше пообедать где-нибудь неподалеку, и нас с Марго поразила веселость Лоретты. Еще никогда она не была в столь хорошем настроении, хотя я и не помню, чтобы какие-либо обстоятельства наводили на нее грусть. Просто Лоретта знала, что ей незачем выкладываться до премьеры, и смотрела на других, наблюдала и ждала. Но тогда мы этого не знали, я считал, что она не выучила свою роль, да и все так считали. (Даулинг
Джулия была без ума от покойного ныне Джорджа Джина Натана, и мистер Натан, которому нравилось ее обожание, принял близко к сердцу дела « Зверинца», и в тот вечер они объединились с Эдди и сочинили вдвоем пьяную сцену для Тома, которая должна была стать, по их замыслу, единственным спасением спектакля. В сцене были задействованы красно-бело-синяя фляжка, песня для Эдди — «Мой меланхоличный беби» — и прочее в том же духе.
Эта «пьяная сцена», очевидно, написанная именно в этом состоянии, была выдана мне, как fait accompli [29] на следующее утро, когда я был замучен репетициями.
29
Свершившийся факт (фр.).
Я сказал себе: «Это конец всему».
Потом тайком встретился с Марго. Она разделила мое мнение по поводу пьяной сцены. Более того, она заявила, что собирается выступить против уже переставшего быть таинственным мистера Зингера и бедняжки Эдди, а она умела это делать — недаром ее прозвище было «Техасский торнадо».
Как обычно в таких случаях, был достигнут компромисс. Я обещал, что пьяная сцена будет, но соавторов я не потерплю.
Я написал ее, и она есть во всех текстах, но думаю, что она все-таки вредит пьесе.
Через пару дней мы пригласили состав, игравший «Крылатую победу»прийти и посмотреть прогон, тогда-то мы и узнали, что такое Лоретта. Она помнила все слова, и не только свои. Она вставляла в пьесу строчки, которые уже были вырезаны — просто потому, что они были ее. Она была великой, великой актрисой. Таких больше нет. Морин Степлтон довольно близка к этому уровню, и Анна Маньяни была такой же. Можно вспомнить еще одну великую постановку в Европе — «Сладкоголосую птицу»с Эдвиж Фейер, великой французской актрисой, прошедшей школу «Комеди Франсез» — она была лучше, чем Джеральдина Пейдж.
Фейер, Анна Маньяни и Лоретта Тейлор — три великие исполнительницы моих пьес. Среди исполнителей вне всякого сравнения — Марлон Брандо. Я считаю его величайшим из ныне живущих актеров; думаю, что он более велик, чем Оливье. Я с неохотой пошел смотреть «Последнее танго в Париже» — мне говорили, что это порнография. Это не порнография, это лучшая роль Брандо, которую я видел. Пол Ньюмен тоже великолепен. Он входит в роль очень медленно, но когда овладевает ею, играет превосходно.
Ну все; ясно, что эта «вещица» зациклилась на превратностях моих голодных и зеленых лет начинающего писателя. Надеюсь, что для меня все-таки не характерно опускать все счастливые моменты. Я — в действительности — не мизантроп и не нытик: Я больше похож на клоуна, вечного комедианта. Мой юмор иногда может быть черным, но это — юмор. Эту мою черту постоянно эксплуатируют (в мою пользу или против меня, я еще не понял) многочисленные интервьюеры в течение вот уже двенадцати лет. Может, слою «эксплуатируют» справедливо и не во всех случаях. Подозреваю, что когда меня интервьюируют, я инстинктивно начинаю выпендриваться и вести себя возмутительно, лишь бы «материал» был интересным. Зачем? Наверное, мне надо лишний раз убедить мир, что я все еще существую, и сделать этот факт предметом интереса и развлечения для публики.
Однажды я познакомился с импозантным профессором Гарварда, фамилия которого была Ланир. Когда я упомянул, что являюсь прямым потомков первых Ланиров в Штатах, от которых происходят все Ланиры страны, он холодно взглянул на меня и одной прекрасной фразой щелкнул меня по носу: «На фамильном древе Ланиров есть ветви прекрасные, а есть ужасные».
Не возражаю, когда меня красиво щелкают по носу.
«Зверинец»я закончил в дортуаре юридического отделения
Билл был Томом [30] , только подсматривающим — таковы были его сексуальные наклонности — или сексуальная практика, если вам так больше нравится — во времена нашего знакомства. Это было забавно. У него была карта Кембриджа [31] , где крестиками были помечены месторасположения всех окон, за которыми могли разыгрываться волнующие его зрелища. Он начинал свой тщательно спланированный тур сразу после полуночи и возвращался, окончательно выдохшийся, около двух ночи — иногда с восторженными рассказами об интимных моментах, которые ему удалось подсмотреть через эти счастливые окна.
30
Том — главный герой пьесы «Стеклянный зверинец».
31
Гарвард расположен в Кембридже, пригороде Бостона.
Мне кажется, через год или два Билл стал захаживать ко мне в номера разных нью-йоркских отелей — до того, как у меня появилась квартира на Манхэттене, а может быть, и после — в это время с сексуальной ориентацией у Билла все уже было ясно, и он был очень часто пьян, сильно пьян, то есть буйно, и он хорошо «давал».
Умер он ужасно. Высунулся из поезда подземки в Нью-Йорке, очень далеко — он был пьян — чтобы попрощаться с друзьями, оставшимися на платформе, а поезд тронулся. Колонной на станции ему отрезало голову.
На бродвейской премьере « Зверинца»исполнителей все вызывали и вызывали кланяться, и в конце концов они попытались и меня вытащить на сцену. Я сидел в четвертом ряду, кто-то протянул мне руку, и я поднялся на сцену. Я почувствовал себя смущенным; мне кажется, никакого триумфа вовсе не испытывал. По-моему, писать — это постоянно гнаться за неуловимой добычей, поймать которую не удается.
В одном из эссе, которое было напечатано вместе с «Кошкой на раскаленной крыше»,я очень честно рассказывал, к чему стремлюсь, когда пишу, что мне хочется выразить. Эта цель — уловить постоянно ускользающую сущность существования. Когда мне это удается, тогда я считаю, что чего-то достиг, но таких случаев очень мало по сравнению с числом попыток этого добиться. Я не чувствую себя состоявшимся художником. А когда я писал «Зверинец»,то не знал, что ловил — я согласен с Бруксом Аткинсоном, что авторский голос — не на пользу пьесе. Мне кажется, он был лишним с самого начала. Слава Богу, в телевизионной версии 1973 года авторский голос «вырезали». Его было слишком много. И пьеса вполне держалась и без него.
Может быть, я — простая машинка, печатная машинка. Заведенная печатная машинка, заведенный писатель. Но это — моя жизнь, а то, что в этих «Мемуарах» —только отдаленная периферия того, что является моей настоящей жизнью, потому что моя настоящая жизнь — это работа.
Мама приехала в Чикаго на премьеру «Зверинца»в конце декабря 1944 года. Я не помню точной ее реакции на спектакль, но в целом ей понравилось — мама очень была озабочена, что мой успех все откладывается. Помню, как она пришла за кулисы после спектакля и высказала слова благодарности Лоретте.