Мемуары
Шрифт:
Наши сограждане не должны обольщать себя надеждами относительно деревенского населения. Пока над ними будут властвовать священники, пока на них будет опираться безнравственное правительство, крестьяне, как и священники, будут неизменно склоняться к предательству дела нации.
Итальянское правительство, обремененное всевозможными грехами, более практичное, чем доктринеры, предчувствуя неустойчивое положение в стране, которой оно скверно управляет и подвергает грабежу и которая могла бы предоставить достаточно людей и средств, чтобы разбить любого деспота, — итальянское правительство, говорю я, вместо того, чтобы опираться на страну, унижается в поисках союзников за ее пределами, хотя последние никогда не бывают бескорыстными [227] .
227
Намек
Из-за угнетенного настроения горожан и откровенно враждебного отношения деревенского населения, находившегося в руках священников, наше положение стало критическим. Мы скоро почувствовали влияние реакции, воскресающей вновь во всех провинциях Италии. Я был вынужден менять позиции каждую ночь, так как если я оставался на одном месте дольше одного дня, то неприятель, прекрасно обо всем осведомленный, окружал меня и затруднял движение. И я не мог найти себе проводника в Италии, тогда как у австрийцев их было сколько угодно! Пусть это послужит назиданием тем итальянцам, которые посещают мессу и исповедуются людям в роскошном черном платье, получившим прозвище тараканов!
Вследствие этого вплоть до Сан-Марино не произошло почти ничего значительного, кроме отдельных небольших стычек с австрийцами. Два наших всадника, посланных разведчиками, были схвачены крестьянами епископа Кьюзи, епископа, заметьте это; и если я не ошибаюсь, сейчас, в 1872 г., епископ все еще находится там. Я попытался выкупить пленных, так как не обманывался относительно опасности, которой они подвергались в когтях последователей Торквемады [228] . Мне отказали. В качестве возмездия я заставил монахов монастыря маршировать во главе моей колонны, угрожая их расстрелять. Однако жестокосердный прелат передал, что в Италии имеется достаточно человеческого материала, чтобы пополнить ряды монахов, и упрямо отказался выдать пленников. Я же думаю, что он просто желал смерти своих поборников, чтобы объявить их потом мучениками перед глупым и невежественным народом. Но я все же освободил монахов.
228
Торквемада, Томас (1420–1498) — испанский инквизитор, фанатичный и жестокий; сжег около 10 000 человек.
Одной из самых мучительных вещей в этом отступлении было дезертирство, особенно среди офицеров, иногда даже моих старых боевых товарищей. Дезертиры собирались группами, бродили по деревням и совершали всевозможные насилия. И это были солдаты Гарибальди!.. Трусливо и подло отказавшись от борьбы за святое дело родины, они, естественно, пали до гнусного и жестокого обращения с жителями. Эти акты произвола, унижавшие нас и причинявшие мне страдание, ухудшали наше и без того печальное положение. Как я мог бороться с этими разнузданными бандами, если мы были постоянно окружены врагами! Некоторые из них, пойманные на месте преступления, были расстреляны, но это мало помогало, и большинство ушло безнаказанными.
Когда наше положение стало отчаянным, я постарался достигнуть Сан-Марино [229] . При приближении к столице этой прекрасной республики, оттуда явилась депутация. Узнав об этом, я вышел ей навстречу. Но пока я вел переговоры, у нас в тылу появился отряд австрийцев и вызвал в арьергарде такое замешательство, что все обратились в бегство, хотя большинство даже не видело врага.
Оповещенный об этом, я отправился к месту происшествия и застал войско бегущим; моя храбрая Анита вместе с полковником Форбесом стремилась всеми способами приостановить
229
Сан-Марино — маленькая независимая республика вблизи Адриатического моря.
Я должен здесь упомянуть о нашем маленьком орудии, которое несколько наших храбрых артиллеристов, столь отличившихся при защите Рима, везли с собой с самого начала нашего отступления. Не имея лошадей и снарядов, они, проявляя несравненную стойкость, с трудом тащили его по непроезжим тропам и по горам. В этот день, когда случилось постыдное бегство, они некоторое время защищали это орудие одни, ибо все их покинули, и не оставляли его до тех пор, пока большая часть их не погибла.
Австрийцы, привыкшие запугивать итальянцев, использовали также знаменитые ракеты, их излюбленное боевое средство. Они метали их в нас в огромном количестве, но я не видел, чтобы они ранили хотя бы одного человека. Надеюсь, что мои юные сограждане отнесутся к этим хлопушкам с пренебрежением, которого они заслуживают, в тот, быть может, недалекий день, когда мы преподадим такой урок нынешним хозяевам Тироля, который убедит их, что воздух южных Альп является для них смертельным.
Достигнув Сан-Марино, я написал на ступенях церкви у входа в город примерно следующий приказ: «Солдаты, я освобождаю вас от обязанности следовать за мной дальше. Возвращайтесь по домам, но помните, что Италия не должна пребывать в рабстве и позоре!»
Правительство республики Сан-Марино получило от австрийского генерала ультиматум с неприемлемыми для нас требованиями. Это вызвало здоровую реакцию у наших бойцов, которые решили скорее бороться до последней крайности, чем снизойти до унизительных условий. Тогда мы пришли к соглашению с правительством республики, по которому оружие должно было быть сложено на этой нейтральной территории, и каждый мог беспрепятственно вернуться к себе на родину. Это соглашение было заключено с правительством Сан-Марино; с врагами же Италии мы не хотели вести никаких переговоров.
Я лично не намеревался сложить оружие. С горстью спутников я надеялся пробиться в Венецию. Так мы и решили. Бесконечно дорогой, но в то же время обременительной тяжестью была для меня моя Анита, которой вскоре предстояло родить и здоровье которой все ухудшалось. Я настоятельно просил ее остаться в этом спокойном месте, где жители отнеслись к нам с большим доброжелательством. Можно было быть твердо уверенным, что здесь ей будет предоставлен приют. Но все было напрасно. Ее мужественное, благородное сердце воспротивилось всем моим предостережениям. Она заставила меня молчать, крикнув: «Ты хочешь меня покинуть!»
Я решил выйти из Сан-Марино около полуночи и найти какую-нибудь бухту на Адриатике, из которой можно было бы отплыть в Венецию.
Так как многие мои товарищи решили сопровождать меня во что бы то ни стало, особенно несколько храбрых ломбардцев и венецианцев, перебежчиков из австрийской армии, я вышел из города с немногими и стал дожидаться других в условном месте. Такой план вызвал задержку: мне пришлось выжидать некоторое время, пока остальные присоединились ко мне. Днем мы бродили по окрестностям, чтобы разузнать о более доступных местах на берегу.
Судьба, в которую я никогда не терял веры, послала мне человека, оказавшего мне в таких трудных обстоятельствах неоценимые услуги. Галапини, отважный юноша из Форли, добравшийся до меня в одноколке, послужил мне проводником, разведчиком. Он с быстротой молнии появлялся оттуда, где находились австрийцы, собирая сведения среди жителей и оповещая меня обо всем узнанном. Опираясь на добытые им сведения, я решил двигаться в Чезенатико, и Галапини раздобыл мне проводников, которые сопровождали нас на этот раз.