Мемуары
Шрифт:
Но оставим этого несчастного и вернемся к Королеве, которая, проведя взаперти девять дней, 4 мая покинула Париж, чтобы снова быть запертой в другом месте, хотя и более просторном, чем то, которое она занимала в столице. Все утро ей наносили визиты: слезы навещавших были красноречивее, нежели их уста; все жалели ее, хвалили ее осторожность, столь великую, что ахи и охи принцев и принцесс не могли вызвать ее слез на глазах или иных слов, кроме как: «Если мои поступки не понравились Королю, моему сыну, они разонравились и мне самой; но однажды, я уверена, он поймет, что они были направлены на его благо. Что касается маршала д’Анкра, мне жаль его душу, я сожалею о том, что пришлось сделать Королю, дабы эту душу освободить. Вы огорчаетесь из-за меня, судя обо мне по себе, но я уже
После обеда Король пришел к ней попрощаться. Когда она увидела его, сердце ее, обычно далекое от любых волнений, так сильно забилось, что слезы брызнули из ее глаз; затем она обратилась к Королю со словами, прерывавшимися рыданиями: «Господин мой сын, нежная забота, которую я проявляла о Вас, пока Вы были малы, трудности, которые я преодолевала, чтобы сохранить Ваше государство, перед Богом и людьми оправдывают меня и свидетельствуют, что у меня не было иной цели, кроме соблюдения Ваших собственных интересов. Я не раз просила Вас принять на себя заботу о государстве, но вы считали, что мои усилия небесполезны, и просили меня продолжать править; я повиновалась из уважения к Вашей воле, а также потому, что было бы низостью покинуть Вас в беде. Если Вы сочтете, что, оставив дела, я недостойна места, куда могла бы с почетом удалиться, то Вы все равно увидите, что я всегда стремилась обрести покой лишь в Вашем сердце и славе своих дел. Знаю, что мои враги превратно истолковали Вам мои намерения и мысли; однако дай Бог, чтобы после того, как они воспользовались Вашим малолетством, чтобы изгнать меня, они не постарались воспользоваться моим отсутствием, дабы причинить Вам зло. Лишь бы они не тронули Вас, а я охотно забуду, что они сделали против меня».
Король, уведомленный Люинем о том, что может сказать Королева, и наученный, как отвечать, только и ответил, что для него настал час править своим государством самостоятельно и что он всегда и везде останется ее преданным сыном.
Он разрешил всем желающим попрощаться с Королевой перед ее отъездом; двери были открыты для всех; выражения лиц и манеры поведения у пришедших попрощаться с ней были различными. Кое-кто вовсе не пришел. Всех, кто явился, она встречала ровно, оставаясь почти неподвижной, и выглядела так, будто собралась на прогулку в один из своих отдаленных замков.
Она уехала четвертого числа, сопровождаемая дочерьми и всеми принцессами, провожавшими ее. При прощании с ними она так и не заплакала Это объясняли по-разному, в зависимости от того, как к ней относились: одни тем, что она была потрясена обрушившимся на нее ударом, иссушившим слезы; другие — свойствами нации, к коей она принадлежала; те, кто хорошо к ней относился, — добродетелью и силой ума.
Некоторые утверждали, будто она была сама бесчувственность; а Люинь счел, что пламя мести сжигало ее сердце до такой степени, что вытеснило чувство жалости даже к самой себе; это утвердило его во мнении, что она никогда не простит его, а потому он постарался приложить все усилия, дабы помешать ей когда-нибудь вернуться к Его Величеству.
Она уезжала без внешних признаков сожаления, а большинство отнеслось к ее отъезду с радостью, поскольку маршал д’Анкр вызывал такую неприязнь у народа, что никакие беды Королевы не могли смягчить этой неприязни. Она вышла из Лувра, одетая просто, в сопровождении всех своих слуг с печатью грусти на лицах; и не было никого, кого бы эта скорбь, сродни похоронной, не потрясла бы. Видеть Государыню, незадолго до этого полновластно правившую большим королевством, оставившей трон и следующей среди бела дня — а отнюдь не ночью, когда темнота могла бы скрыть ее несчастье, — через толпу, на виду у всего народа, через сердце ее столицы, было поистине удивительно. Однако отвращение, испытываемое народом к ее правлению, было столь стойким, что в толпе даже слышались непочтительные слова, и это было солью для ее душевных ран.
Четырьмя днями ранее супругу маршала д’Анкра препроводили из Лувра в Бастилию, а некоторое время спустя, по решению парламента, — в Консьержери; парламент опирался на письма Короля, адресованные двору, в которых он желал, чтобы ее,
12 мая Король приказал опубликовать указ, в коем объявлял, что министры, давшие Его Величеству дурной совет, поступили против совести; в тексте было много противоречий. С одной стороны, указ признавал верность принцев и утверждал, что они и не могли поступить иначе ввиду злобных замыслов маршала д’Анкра, использовавшего армию Его Величества, чтобы притеснять их; с другой стороны, указ свидетельствовал, что принцы вооружались незаконно и что они не должны были искать иной защиты, кроме как в справедливости Его Величества.
Его Величество прощал все деяния, совершенные принцами, возвращал им и их людям свое доброе расположение, отменял все указы, направленные против них, заключенные со времени подписания Луданского договора, и восстанавливал всех в их званиях и должностях.
Его Величество направил также послание к собранию Ла-Рошели, в котором прощал членов собрания за все, что они сделали против королевской власти, и дозволял каждому из них вернуться в свою провинцию.
Депутаты национального синода Витре явились к Королю 27 мая, чтобы засвидетельствовать радость, с которой они встретили смерть маршала д’Анкра и начало правления Его Величества. Однако их спокойствие было недолгим; 2 июня епископ Макона на открытии Генеральной ассамблеи французского духовенства, проходившей в монастыре августинцев, сделал Королю замечание о нищете беарнской епархии, а также сказал, что справедливость и милосердие не могут существовать друг без друга и что, начав свое правление с деяния, которое позволило ему заслужить прозвище Справедливого, он должен теперь обратить свое милосердие к этой бедной провинции, в которой множество городков и приходов, населенных по преимуществу католиками, до сих пор не имеют священников, дабы совершать таинства; и что церковные пожертвования оказались в руках у гугенотов и были использованы на содержание министров и их коллегий.
Сие замечание привело в замешательство всех представителей так называемой религии [9] , постаравшихся умолить Короля оставить положение вещей таким, каковым оно являлось, и подтвердили все это еще раз в присутствии маркиза де Ла Форса, губернатора Беарна. Однако это не помешало Его Величеству постановлением от 25 июня установить католические службы по всей территории Беарна и запретить гонения на католических священников и использование церковных пожертвований; тем не менее он выделил из доходов государства более значительную часть на содержание министров, регентов, послушников, заключенных и всех остальных, кого прежде содержали на церковные средства; во исполнение этого постановления Его Величество отправил к названным беарнским церквам послание с просьбой делегировать к нему депутатов, которые будут наблюдать за исполнением указа.
9
Автор имеет в виду гугенотов. — Примеч. пер.
Вышеназванные собрались в Ортезе, откуда отправили Королю письмо с упреком, однако упрек сей был напрасным; ибо, несмотря на все противодействие, в сентябре следующего года Король издал эдикт относительно распоряжений церковными средствами в Беарне; как мы увидим, весь последующий год исполнение этого эдикта будет сопряжено с трудностями и приведет к падению во Франции партии гугенотов.
Если епископ Макона достиг цели, то и епископ Эрский добился неменьшего успеха в отношении запрета дуэлей: он так расписал этот грех и полагающуюся за него кару Господню, что Его Величество распорядился — дабы показать, что и данный эдикт будет строго выполняться, — отвезти тела дворян, незадолго до этого погибших во время поединков, в Монфокон.