Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

Парсонс Тони

— Больше похоже на кузена, — сказал я.

Мне хотелось сказать: «Эй, малыш, не переживай так. Не говори сразу: “Мое сердце разбито”. Почему бы просто не поиграть с этим, как в мини-футбол? Живи дальше». И еще мне хотелось сказать: «Ты встретишь дюжину таких, как Элизабет Монтгомери. Даже сотню».

Но я ничего не сказал, потому что знал — это все неправда.

Моему сыну почти пятнадцать, и Элизабет Монтгомери — его любовь на всю жизнь.

И мне снова захотелось дать ему пару мудрых советов.

Я хотел сказать ему что-нибудь глубокомысленное о мимолетной природе желания или о том, что человеку,

которого беспокоит все, в результате больнее больше всех. Я хотел поговорить о любви. Но все, что я мог сказать, свелось бы к тому, что ему надо забыть Элизабет Монтгомери. А я знал, что он не сможет этого сделать.

Поэтому я сказал:

— Я видел Джину.

Он вздрогнул, услышав имя матери. Вздрогнул, словно от изумления. Собственно, так оно и было.

Он отвернулся от Элизабет Монтгомери, сидящей в машине перед нами, и взглянул на меня. И я увидел, что его глаза такого же цвета, как у его матери. Голубые, как Тихий океан. Голубой цвет, как на обложке каталогов «Тиффани». Необыкновенный голубой цвет.

— Что значит — ты ее видел?

— Она приехала из Японии, — ответил я.

— В отпуск? — спросил он.

— Навсегда. Вернулась в Лондон. Она хочет тебя видеть.

Я придерживаюсь определенной теории о разводе. Теория такова, что развод никогда не является трагедией для взрослых, но это всегда трагедия для детей. Взрослые могут сбросить с себя этот груз, найти кого-нибудь получше, вернуть свою прошлую жизнь. При разводе взрослые получают все карты. А цену за это платят дети, платят ее всю оставшуюся жизнь. Но мы не можем в этом признаться, мы — бывалые клиенты судов по бракоразводным делам со шрамом в душе, потому что это означало бы признаться в том, что мы нанесли нашим детям рану, которая не затянется до конца жизни.

Пэт снова посмотрел на Элизабет Монтгомери. Но по-моему, он ее уже не видел.

— Когда…

— Я виделся с ней на прошлой неделе, — ответил я. — Она вернулась с месяц назад. И хочет с тобой встретиться.

Я смотрел, как он заливается гневным румянцем.

— И ты говоришь мне об этом только сейчас? Тебе это пришло в голову только теперь?

Дети разведенных родителей бывают не по возрасту сдержанными. Их так часто делят между враждующими домами, что сдержанность — это то немногое, что им остается. Сдержанность, практичная скрытность, потребность быть маленькими дипломатами наподобие Кофи Аннана. И если они теряют это, то теряют навсегда.

Он вылез из машины, вытащил рюкзак, отчаянно злясь на меня. Я не был столь наивным, чтобы считать причиной его злости только себя. Дело было в разводе, расставании, отсутствующем родителе — целый печальный пакет, который ему вручили, не спрашивая, нужен ли он.

— Ты сегодня вечером дома? — спросил я.

— Не знаю, — ответил он и хлопнул дверцей машины.

Я смотрел, как он входит в школьные ворота, повесив рюкзак на плечо, рубашка странным образом выбилась из-за пояса — кусок белой ткани, словно появившейся из шляпы фокусника. Потом он исчез из виду, а я продолжал сидеть, зажатый машинами спереди и сзади.

Я смотрел на целующихся Элизабет Монтгомери и парня с татуировкой в виде колючей проволоки, пока не прозвенел звонок.

Отгадай, Клуб латерального мышления, — она мне дочь, а я ей не отец. Кто я?

Я отчим. Честно

говоря, я не люблю слова «отчим». Не верю в существование этой роли. Совсем не верю. В конце концов, ты или отец ребенка, или нет. И кровь здесь ни при чем. По крайней мере, мне бы хотелось в это верить.

Мы с Сид смотрели, как Пегги спускается по лестнице. Она была почти ровесницей Пэта, но, казалось, без всякого усилия скользила во взрослую жизнь. Пегги посещала театральную школу, и каждый день своей жизни она танцевала, пела, изучала виды драматического искусства и сражалась с подтекстом трудных ролей, в то время как другие девушки ее возраста целовались со взрослыми парнями с автомобилями и татуировками в виде колючей проволоки. В то время как другие дети носили форменные пиджаки, Пегги надевала черное трико и училась танцевать джаз, балет и чечетку. Больше всего на свете она хотела играть на сцене, следуя примеру Италии Эмилии Стеллы Конти, основательницы ее школы, и ее отца, игравшего на телевидении роли полицейских.

Пегги легко смотрела на жизнь.

Сейчас она была полностью одета для выхода — ковбойская шляпа, ковбойские сапоги, ретрофутболка с надписью «Моторхед — Лондон» и коротюсенькая юбка. Она чмокнула каждого из нас в щеку и скользнула к зеркалу в прихожей. Мы услышали, как она напевает популярную мелодию.

Сид посмотрела на меня и улыбнулась.

— Ничего не говори, — сказала она.

Я молча кивнул.

— Ты отлично знаешь, — обратилась она к дочери, — что никуда не пойдешь в таком виде.

Женщины забывают о том, что мужчины отлично понимают мальчиков. Мы знаем, что творится в их головах и сердцах. Мы все — браконьеры, переквалифицировавшиеся в лесников. Каждый из нас. И я знал, что ни один мальчик не будет смотреть на Пегги и думать: «Ух ты, “Моторхед”, Лемми и остальные! Они были классной группой». Я совершенно точно знал, о чем они будут думать, грязные маленькие негодяи. И мне это не нравилось.

— Это всего лишь ее отец, — проговорила Сид.

Мы услышали снаружи шум мотоцикла, и Пегги побежала к двери с радостным криком:

— Еще как пойду!

Сид бросила на меня взгляд и скрылась в кухне. Я подошел к двери и выглянул на улицу. Отец Пегги сидел на «харлее», широко расставив ноги.

Джим Мейсон. Десять лет назад он был плохим парнем. Дезертир, бабник, беглец. Без следа исчезнувший отец. Но за последние годы, должен признаться, акции Джима поднялись в моих глазах. После Сид у него была длинная беспорядочная вереница азиатских подружек, но вот уже несколько лет он был женат на медсестре из Манилы. В этом браке не было детей, и я подозреваю, что Пегги была этому только рада.

Я никогда по-настоящему не беседовал с этим парнем, кроме того, что мы время от времени обсуждали последние модели мотоциклов. Несколько лет назад, когда закрыли его шоу на ТВ — наверное, вы его видели, он играл разведенного детектива-алкоголика в «Мусора: Нечестный полицейский», — он предложил оплачивать школу Пегги. Я отказался, заявив ему, что Сид и я уже все оплатили. Но я чувствовал, что он мог дать Джине и мне пару уроков в том, как вести себя после развода. Несмотря на его неуместно длинные волосы, кожаные «ливайсы» и прошлые проступки, отец Пегги был живым доказательством того, что можно не жить вместе с ребенком, но присутствовать в его жизни.