Меньшее зло
Шрифт:
А через полчаса объявил:
— Я принял решение. Ухожу из «Инфокара». А к тебе у меня есть предложение. Завтра с утра пойдёшь туда и напишешь заявление. По собственному. Я тебя на улице подожду. Оттуда поедем в загс. Поженимся.
— А если не напишу?
Эф Эф пожал плечами.
— Ты не понимаешь. Я не просто от них ухожу. Я рву все связи. Так надо. Моя жена там работать не может. И любовница не может. Просто знакомая — тоже. Понимаешь?
Ах, каким тяжёлым это оказалось — сделать верный выбор. Переступить порог квартиры Эф Эфа и не возвращаться больше. Остаться одной, в однокомнатной конуре в Гольяново,
Решение определилось, как ни смешно, тем, что эту ночь Ленка провела одна, в своей гольяновской хижине, где не бывала с полгода. За это время на неё протекли соседи сверху, протух и сгнил забытый в мусорном ведре кусок колбасы да рука неизвестного злоумышленника, прорвав наискось дермантин на входной двери, оставила несмываемый трехбуквенный автограф.
Ленка проворочалась до утра, отбиваясь от назойливых подвальных комаров, которые пикировали с потолка с противным победным писком, несколько раз начинала плакать. Когда через пыльные занавески пробились первые лучи серого утра, сделала окончательный выбор.
Она позвонила своей напарнице Людке из автомата на углу:
— Людк, привет. Слушай, кобра пришла?
— Нет ещё. Ты где? Давай быстрее, а то здесь уже сумасшедший дом.
Узнав, что Марии ещё нет, Ленка перевела дух и набрала номер Федора Фёдоровича.
— Слушаю, — сказал он в трубку. — Это ты?
— Я.
— Решила?
— Да.
— И?
— Да.
Федор Фёдорович помолчал.
— Я подъеду через десять минут. Буду стоять у правой подворотни. У тебя паспорт с собой?
Ленкино заявление по собственному было надёжно укрыто в запечатанном конверте, который она оставила на столе у Людки и позорно бежала, опасаясь разреветься на глазах у всех. А потом машина Федора Фёдоровича унесла её к будущему семейному счастью.
Но счастье не складывалось — сперва немного, а потом и совсем. Удлиняющаяся тень покинутой инфокаровской цитадели настигала их, надёжно обнуляя шансы на побег.
Ленка однажды вспомнила приведённого ею в «Инфокар» соседа-таксидермиста, который и пробыл-то в фирме всего-ничего, ушёл, с кем-то поцапавшись, и переключился на производство лисьих шапок. Он несколько раз заваливался к Ленке в гости с бутылкой водки и нехитрой закуской.
Подвыпив, говорил:
— Ты знаешь — я всякого разного в жизни насмотрелся. У меня на этих твоих обиды нету, хер бы с ними, извини за выражение. Только вот что странно: ночью, бывает, слышу ваши телефонные звоночки… Помнишь — «ту-ту-ту…» И так мне сразу делается, — он удивлённо мотал головой и тянулся к бутылке, — я потом куда ни заходил устраиваться, все думал — как услышу вот это вот, так и останусь, да ни разу не пришлось…
Ей тоже снились — инфокаровская телефонная многоголосица, дребезжание старых кондиционеров, которые Муса Тариев так и не успел заменить на японские, едкий сигарный дым, смешивающийся с запахом валокордина, — верный признак начавшегося разбора полётов…
Воспоминания не хотели уходить — они прочно держали ухватистой когтистой лапой. От этого было тяжело и хотелось плакать.
Но тяжелее всего было смотреть на мужа.
Внешне он оставался все тем же — сдержанным, подтянутым, уверенным в себе, самодостаточным. Не поменялся установленный раз и навсегда распорядок дня — будильник в шесть утра, часовое самоистязание на тренажёре, ледяной душ, непременная прогулка по бульвару перед обедом.
Но инфокаровский вирус, занесённый в организм в революционные девяностые, явно начал разрушительную работу.
Она думала сперва: это естественно, ведь мужчина не может без дела, без работы. Поэтому и участившиеся приступы раздражительности, и неожиданно обнаружившееся занудство в выяснении отношений по самым незначительным поводам, и растущие на глазах порции коньяка — все это не считалось до поры серьёзным поводом для беспокойства.
Детскую игру с ежедневным многочасовым пребыванием за запертой дверью кабинета Ленка раскусила быстро — муж должен постоянно делать вид, будто занимается чем-то важным и секретным, потому что боится, что иначе она перестанет уважать его.
Он знал, что она догадалась, и от этого отношения не улучшались.
В дом стали приходить люди — иногда по два-три человека ежедневно, всё время разные. Они появлялись к обеду, часто засиживались до ужина, в её присутствии аккуратно говорили о несущественных мелочах. Потом переглядывались как по команде. «Ну что ж», — говорил муж, и они уходили в кабинет, куда она потом приносила кофе и чистые пепельницы.
— А это кто? — спросила она однажды.
— Ты что думаешь — я всю жизнь просижу дома? — с обидной резкостью ответил муж. — Мне на пенсию рано.
— Я поэтому и спрашиваю, — сказала Ленка, решив не обращать внимание на тон.
Эф Эф помрачнел.
— Знакомые. Зовут на работу в разные места.
— А ты?
Он не ответил. Подошёл к бару, взял бутылку коньяка, бокал и сел к телевизору, прибавив звук.
Больше она вопросов не задавала.
Насколько сильно проник к нему в кровь медленно действующий яд инфокаровского прошлого, стало понятно чуть позже.
Газеты Федор Фёдорович просматривал за завтраком, если что-то привлекало внимание, ставил на полях карандашную птичку. Потом удалялся на обязательную прогулку, а газеты оставались на журнальном столике. Однажды в его отсутствие Ленка, разобравшись с обедом, залезла с ногами в кресло и зашелестела страницами. Ей тут же бросилось в глаза, что птички оказались рядом с упоминаниями «Инфокара».
Это не было случайностью. В те редкие дни, когда «Инфокар» не подбрасывал новых сюрпризов, газетные поля оставались девственно чистыми.
— А я знаю, почему ты никуда не устроишься, — как-то сказала Ленка за обедом.
Эф Эф заинтересованно посмотрел на неё.
— Почему?
— Ты хочешь найти второй «Инфокар». А второго «Инфокара» нету.
Муж покраснел. Ленка поняла, что попала в точку. И тут же пожалела об этом, потому что он немедленно ушёл в кабинет, оставив на столе нетронутую тарелку с супом.