Меншиков
Шрифт:
Сближение между Толстым и Меншиковым произошло после 1714 года, по возвращении Петра Андреевича из Стамбула в Петербург.
Первые письма Толстого к Меншикову датированы 1716 годом, когда Толстой сопровождал царя в заграничной поездке. Уже тогда в переписке улавливаются близкие отношения между ними. И если дружба с Шереметевым складывалась в годы расцвета фавора Александра Даниловича, его наибольшей близости царю, то приятельские отношения с Толстым относятся к годам падения влияния Меншикова, когда Александру Даниловичу самому приходилось искать заступничества и он искал его у людей, чье влияние при дворе возрастало. Толстой как раз и принадлежал к таким людям.
Что за услуги оказывал Меншиков Толстому, неизвестно. Но ими тот пользовался довольно часто, ибо то и дело благодарил светлейшего. «Премного… благодарствую за высокую вашей светлости милость к домашним моим», – писал Толстой в 1716 году, а в 1717 году из Парижа благодарил «за
В других случаях Толстой просил оказать внимание, но в чем оно состояло – неясно: «О чем будет просить сын мой Иван, благоволи показать в том милость и великое споможение»; в другой раз он просил «содержать во своей милости сына моего Ивана, как мне изволили милостиво обещать». Лишь однажды просьба была конкретной: взрыв порохового погреба в Петербурге разрушил дом Толстого, и Петр Андреевич просил петербургского губернатора помочь восстановить дом: «… дать мне работников для собрания разметанного двора моего». [364] Одна просьба принадлежит к числу исключительных. С ней Толстой обратился из Вены, где находился проездом в связи с делом царевича Алексея.
364
РГАДА, ф. 198, д. 963, л. 2, 13, 25, 43, 45, 153, 155, 159.
Петр Андреевич не без основания считал, что его усердие, приложенное к возвращению царевича на родину, далеко не все в России оценят одинаково. Рвение Толстого в одних кругах вызывало одобрение, в других – осуждение и, быть может, желание выразить ему свое нерасположение какой-либо враждебной акцией. 21 августа 1717 года он отправил из Вены письмо, в котором наряду с обычной просьбой «содержать меня в высокой своей милости» имеется просьба защитить его от нападок недоброжелателей: «… в прибытии его царского величества в С.-Питербурх милостиво меня охранить, ежели кто из немилостивых ко мне похочет мене чем вредить».
Участие Меншикова и Толстого в деле царевича Алексея, несомненно, скрепило их отношения более тесными узами. После гибели царевича летом 1718 года наступила пора наибольшей близости: Толстой без риска вызвать раздражение обращался к Меншикову с ходатайствами не только за себя и своих родственников, но и приятелей и даже знакомых. В архиве сохранилось несколько исключительных по ценности цидулок, передающих с поразительной непосредственностью и яркостью дух времени:
«Прошу вашу светлость о сем листоподавце, сотвори к нему милость в прошении ево, понеже отец ево – приятель мне – и убедил меня просить об нем вашу светлость». Еще более выразительна другая цидулка, полученная Меншиковым в том же 1718 году. В ней Толстой обратился к Меншикову за конкретной «милостью», чтобы тот пристроил «листоподавца» на доходное место провиантмейстера. «Понеже, – мотивировал свою просьбу Петр Андреевич, – того чина достоин». Основание прежнее: «… понеже отец ево мне добрый приятель и свойственник». Доверительные отношения с Меншиковым сподобили Толстого «дерзновением просить» за Наума Чоглокова, «чтоб благоволил ево принять милостиво и иметь в своей протекции». Причина та же: Чоглоков «из давнего времени был при брате моем Иване Андреевиче, и мне приятель». Лишь единственный раз Толстой обосновал свое обращение за протекцией не приятельскими или родственными отношениями с «листоподавцем», а его способностями и навыками. Толстой рекомендовал Меншикову некоего Корецкого и просил содержать его в своей милости, «понеже человек добрый и зело умной». [365]
365
Там же, л. 60, 103, 106, 161, 164.
Чем мог услужить Толстой Меншикову, какими возможностями он располагал, чтобы не чувствовать себя обязанным фавориту и таким образом сохранить свою независимость? Таких возможностей у Петра Андреевича было немало, и Александр Данилович с выгодой для себя ими пользовался.
Князь – человек дела и поэтому рассчитывал на помощь Толстого в делах, более всего волновавших его. В конечном счете Меншиков в своих ожиданиях не ошибся – он получил множество писем Толстого, в которых тот извещал, что выполнил его поручение. 5 ноября 1716 года Толстой отправил известие из Шверина о своем ходатайстве перед Екатериной, чтобы та «милостиво к вашей светлости изволила спомоществовать». Предметом разговора с царицей скорее всего были долги Меншикова казне. Посредническую роль Толстой исполнял еще раз. Князь прислал ему письмо с перечнем работ, выполненных им за время отсутствия в столице царской четы, и просил прочесть его царице. Петр Андреевич выполнил поручение и тут
При случае Толстой готов был предупредить князя о грозившей тому опасности, например о попытке Речи Посполитой лишить его земельных владений. Польский посол накануне своего отъезда из России предъявил претензии на маетности светлейшего в Речи Посполитой. Толстой, участвовавший в конференциях, поспешил известить князя: «Оной посол прилежно упоминал о чине и маетностях польских вашей светлости, о чем хотя и много спорено, однако ж видится, что король и Речь Посполитая намерены нечто противное делать как о чине, так и о маетностях вашей светлости».
Самая серьезная опасность подстерегала Меншикова в почепском деле. Оно в 1718–1719 годах еще не привлекало пристального внимания царя, но князь, с порога отметавший все выдвинутые против него обвинения, оставаясь наедине с собой, все же полагал, что ему несдобровать, если расследование дела возьмет в свои руки царь. Именно поэтому Меншиков лихорадочно спешил закрыть почепское дело, используя ходатаями множество людей, в том числе и Толстого. Петр Андреевич не заставил себя уговаривать. «Получил я вашей светлости письмо от господина Писарева о известном деле», – извещал он Меншикова. Под «известным делом» подразумевается почепское дело. Тут же высказана готовность порадеть: «Буду трудиться по изволению вашей светлости колико возможность будет». [366] Из последующих писем Толстого явствует, что речь шла об отправке межевщиком почепских земель Ивана Мякинина.
366
Там же, л. 1, 91, 162.
Расследование почепского дела, как и финансовых злоупотреблений князя, затянулось на многие годы. Положение князя Петр Андреевич не считал безнадежным. Во всяком случае он полагал, что время работает на светлейшего, и тому ничего не оставалось, как вооружиться терпением: «Прошу вас, мой государь, употребить на несколько времени терпения, а я уповаю, что со временем все изправится в вашу пользу». Прогноз Петра Андреевича не подтвердился: Меншиков уцелел, но должен был расстаться со всеми незаконными приобретениями на Украине.
Справедливости ради отметим, что Толстой не принадлежал к числу людей, которые, подобно Макарову, слепо, безоговорочно и, можно сказать, безрассудно во всем и всегда поддерживали светлейшего. Петр Андреевич был себе на уме и соразмерял степень своего участия в «предстательстве» за Меншикова с возможными последствиями этого «предстательства», боясь потерять кредит у царя, а вместе с ним и положение при дворе.
До сих пор мы рассматривали отношения Меншикова с Толстым сквозь призму их материальных выгод: светлейший покровительствовал Толстому и членам его семьи, а Толстой, в свою очередь, наряду с другими вельможами вносил свою лепту, чтобы отвести удар от князя. Но письма Толстого были ценны Меншикову сами по себе: из них поступали ценнейшие сведения. Когда царь и царица находились не в столице, главное, что более всего интересовало князя, это здоровье царя и царицы. Меншикову было лучше, чем другим известно, что ни Петр, ни Екатерина не отличались богатырским здоровьем. Не хуже он знал и другое – все, что он имел: богатство, чины и должности, – было получено от царя. Случись с ним беда – не миновать беды и светлейшему – надо постоянно находиться в курсе событий, дабы вовремя отвести от себя угрозы и остаться на плаву. Смерть царицы тоже влекла за собой утрату для Меншикова, правда, меньшего масштаба – в этом случае он лишался бы своей заступницы, не раз смягчавшей удары петровской дубинки. Поэтому светлейшего настораживали письма Толстого, отправленные из Копенгагена, Амстердама или Парижа с известиями о болезни царя или царицы.
Не могло не вызвать тревоги у Александра Даниловича письмо Толстого из Амстердама 18 января 1717 года, в котором тот сообщал, что царица после родов продолжала жить в Везеле, «понеже от родимой болезни еще не в совершенном здравии. К тому ж, государь, и печаль о кончине государя-царевича Павла Петровича еще свежа в памяти». Нездоровилось и Петру, причем недомогание у него, как и у супруги, носило затяжной характер. 5 февраля Толстой писал: «Его царское величество, как и государыня царица, приходят в доброе здравие». «Приходят», но еще не пришли, то есть полное выздоровление не наступило. Лишь 17 февраля царь впервые вышел из покоев, о чем Толстой поспешил уведомить своего корреспондента: «Его царское величество вчерашнего числа изволил ис квартиры своей впервые выттить во Адмиралтейство здешнее». Чувство тревоги оставило Меншикова лишь после утешительных сведений, полученных от Толстого из Спа, где в июле царь принимал воды: «Здешняя вода немалую пользу здравию его величества приносит».