Меншиков
Шрифт:
— Разносчик–пирожник и — светлейший князь, генерал–фельдмаршал, санкт–петербургский генерал–губернатор, правая рука государя!.. Почему? Какими чарами он пленил государя, каким зельем приворожил, какими сетями опутал? В чем тут загвоздка? — ломали головы родовитые русские люди, скребя затылки под треклятыми париками.
В уме Александра Даниловича, наряду с большой его чуткостью и переимчивостью, было достаточно самостоятельности, основанной на крепком здравом смысле, на чисто русском «себе на уме». Поэтому, подпав вместе с Петром под сильное влияние Запада, он, следуя во всем примеру своего государя, старался держаться трезво по отношению к иноземцам, беря от них лишь то, что действительно подходило для жизни. Он знал, что «немцы», без которых
А Петр продолжал ставить Меншикова в пример всем. Он все более и более ценил в Данилыче инициативу и самостоятельность, редкое умение справляться самому с затруднительными обстоятельствами, не обращаясь поминутно к царю за указаниями, наказами, распоряжениями, как это делали старые русские люди, не привыкшие к самостоятельности.
Нисколько не поступаясь своей властью, требуя от всех беспрекословного выполнения своих поручений и приказаний, Петр всячески поощрял инициативу исполнителей, приучал их поступать «по своему рассуждению, смотря по обороту дела, ибо издали, — пояснял он, — нельзя так знать, как там будучи». И в этом отношении преданный государю и его делу, смелый, находчивый и энергичный Данилыч в глазах Петра продолжал стоять несравненно выше других русских государственных деятелей. Уясняя только общую идею, суть, общий план мероприятий, намечаемых Петром, он, как правило, совершенно самостоятельно и разрабатывал, и претворял в жизнь все детали. И Петр чувствовал на каждом шагу, видел по результатам, что доверие, оказываемое им Данилычу, оправдывалось последним полностью, с блеском. И отношения Меншикова к государю Петр всем ставил в пример: «К чему унижать звание, безобразить достоинство человеческое, — говорил он. — Менее низости [унижения], больше усердия к службе и верности».
20
Петр решил воспользоваться победой под Полтавой, чтобы изгнать из Польши ставленника Карла Станислава Лещинского и утвердиться в Ливонии и Эстляндии. Через две недели после Полтавского боя, 13 июля, русская армия двинулась из-под Полтавы, «где невозможно уже было далее оставаться, — как записано было в «Гистории Свейской войны», — по причине зело тяжкого смрада от мертвых тел и от долговременного стояния на одном месте великого войска».
Остановились в Решетиловке. На военном совете решили: фельдмаршалу Шереметеву со всей пехотой идти осаждать Ригу, князю Меншикову с кавалерией следовать в Польшу, где, по соединении с частями генерала Гольца, действовать против Лещинского.
15 июля обе армии двинулись, каждая своим направлением. Сам Петр в сопровождении Меншикова отбыл в Киев. Меншиков решил проводить Петра, побыть вместе с ним несколько дней в Киеве и затем возвратиться к своей армии, в Польшу.
В Киеве преподаватель риторики Киевской академии Феофан Прокопович, живой, высокий и ладный, с пышной енотовой бородой, знаменитый украинский проповедник, произнес речь–панегирик о победе полтавской. В Софийском соборе, в присутствии Петра, при необыкновенно многочисленном стечении народа, он говорил «о побежденного супостата силе, дерзости, мужестве и о тяжести и лютости брани». Из верхних окон храма, пронизывая кадильный голубой дым, падали на саркофаг Ярослава [19] золотые, солнечно–яркие полосы.
Тяжелый мерно–торжественный
— Кто побежден?! — восклицал проповедник, вздевая руки горе. — Супостат, от древних времен сильный, гордостью дерзкий, соседям своим тяжкий, народам страшный, всеми военными довольствы изобилующий!.. Побежден тогда, егда мняшеся в руках победу держати…
Петр и Данилыч замерли. Слушали — слова не проронили. Вот это проповедь!..
— Не много таковых побед в памятех неродных, в книгах исторических обретается! — гремел Феофан.
Никогда еще Петр и Данилыч не слыхали такой проповеди.
— Что митрополит Рязанский, который почитается у нас за искуснейшего проповедника! — делился Петр с Меншиковым после богослужения и безнадежно махал кистью руки.
— В подметки не годится, — соглашался Данилыч.
И Петр приказал напечатать панегирик «вместе с переводом на язык латынский, яко всей Европе общий».
Торжественной речью встретил Меншикова Феофан и в братском Богоявленском монастыре, куда тот прибыл некоторое время спустя один, без Петра. В этот раз Феофан говорил о том, что невозможно исчислить всех дел Меншикова, направленных на благо России, — так они многочисленны и разнообразны.
…Через несколько дней Меншиков отправился в Польшу.
Вскоре, почти вслед за ним, и сам Петр выехал в Варшаву.
Станислав Лещинский вместе с отрядом шведского генерала Крассау ушел в Померанию. Столица Польши была уже во власти Августа. И он встретил Петра — своего неизменно верного, заботливого союзника — с пушечной пальбой, с развевающимися знаменами, с распростертыми объятиями… Искренности этих объятий Петр имел право не верить. Он мог только упрекнуть «брудора Августа» в заключении изменнического мира со шведами, но что пользы?! Содеянного не исправишь, новый же союз с Саксонско–Польским государством мог на будущее время быть полезен России. Возобновив этот союз, Август поспешил объявить, что отречение его от польского престола было вынужденное и поэтому необязательное для него. Он находил, что теперь имеет право даже гордиться: он не совсем с честью, конечно, но вышел-таки из очень тяжелого положения.
История с игрой в «догонялки», когда Карл пытался ловить его, Августа, а он, убегая, ловко вертелся, предстала теперь перед ним в новом свете: он изматывал Карла! Вначале, после возвращения в Варшаву, он опасался, что его бесчисленные поражения и особенно тайный договор с Карлом вызовут крайне нежелательные толки и пересуды. Но встреча с Петром рассеяла эти горьковатые мысли. Ни одного упрека со стороны русского государя!.. Стало быть, он, Август, с полным основанием может гордиться своими успехами. Измотав Карла (игрой в «кошки–мышки»!), он помог Петру добить шведского короля под Полтавой.
Помог!.. Надо смотреть трезво на вещи, полагал Август Сильный.
По новому договору Август уступал России Эстляндию. Петр обещал было ему в качестве возмещения военных издержек уступить Ливонию, но тут же поправился и, обращаясь к саксонскому министру Флеммингу, решительно заявил, что все завоеванное русской армией без участия союзников будет принадлежать России. Ибо, полагал Петр, никто не может посягать на священное право воссоединения оторванного в свое время врагом и снова добытого кровью солдат, суровая, полная опасностей служба которых рассматривалась им как общественный труд, как беззаветное служение Родине.
Из Торуна, где происходили переговоры с Августом, Петр в сопровождении Меншикова направился по Висле в Мариенвердер для свидания с прусским королем, который теперь также стремился примкнуть к союзу с Россией.
«15 октября, — было записано в «Военно–Походном Юрнале» 1709 года, — прусский король встретил государя на берегу Вислы за милю до Мариенвердера».
18 октября Меншиков написал Дарье Михайловне: «Сего числа имеют кушать у меня его царское величество и королевское величество, понеже ныне воспоминание бывшей под Калишем виктории».