Меншиков
Шрифт:
— А ты не томись, ляг как следует.
«„Не томись“, „не томись“… — путалось в голове у задремывающего Данилыча. — Коли бы толк был, можно и потомиться, а тут… Да, не дураки были прадеды наши, что на таком месте крепость поставили. Настоящее место! Либо камень, либо трясина. Словно пьяный леший со свадьбы проехал… Вот тут и распоряжайся хозяйством — где рыть, где копать, куда пушки да солдат становить… Эх, ва-a! — потянулся. — Везде один мед!..»
До середины октября шли беспрерывные дожди. Хмурее осеннее небо, суля снегопад, низко висело над громадным болотистым лугом, на котором раскинулись полевые укрепления русских. Только числа 15-го к вечеру, по закату, поднявшимся
Давно кончились и солонина, и рыба, и толокно. Солдаты сидели на одних сухарях, а подвоз за плохими дорогами по-прежнему был никуда. Сборщики подвод носились, как гончие, обшаривали селения, ямы, монастыри по обе стороны дорог от Нарвы до Новгорода и во всей округе на многие версты. Провиантмейстер, окольничий Языков, сбился с ног, изыскивая средства подвоза.
«Отгрузка харчей зело не спора от недостачи подвод, — доносил он Петру. — Ей-ей, все силы употребляю, посылаю сколь можно».
Сухарей тоже было не вволю. Из них, для сытности, делали тюрю-мурцовку: размачивали, сдабривали луком, солили…
— А с этого хлёбова, — говорили солдаты, — много траншей да кеселей [10] не нароешь!
Путной воды тоже не было, ее брали из луговых илистых болотин, сплошь покрытых бархатной цвелью.
— Ну и водица у вас! — говорил Данилыч знакомым преображенцам, отвертывая нос от кружки, поднесенной ко рту. — Ужли пьете?
— А у вас на острову-то ай сахарная? — говорили ему.
10
Кесели — углубления, в которые устанавливались артиллерийские орудия.
Которую неделю пьем… Да вода что, вот кусать чего нетути.
— Должны вроде как подвезти, — нерешительно замечал Алексашка.
— Да ить не те деньги, что у бабушки, а те, что в пазушке, — возражали ему. — Ждать да догонять — хуже нет. Все жданки поели…
Некоторые зло вставляли:
— А немцы в три горла жрут!
— Да им что!..
Подошел знакомый сержант Лука Кочетков. Здороваясь, Меншиков ухватил его за рукав, отвел в сторону:
— Пойдем побалакаем. Проводи…
Когда отошли, взял его под мышку — мал был ростом Лука против Данилыча, — оглянулся по сторонам:
— Ну, как наши преображенцы-то?
Да, как Александр Данилович… всю надежду кладем на тебя.
— На меня?! — с притворным удивлением воскликнул Меншиков, и глаза его радостно заблестели. — Я-то тут при чем?
— Будя толковать-то, — сказал Лука ласково и грустно. — Авось знаем, кто ты и что ты… Был Лефорт — стал Данилыч, наши так говорят…
— Тэк, тэ-эк, — кивал Алексашка раздумчиво, глядя себе под ноги. — Ну и что из того?
— Своим человеком тебя наши считают. Потому и, надеются.
— Да на что надеются-то?
Маленький, щуплый Кочетков резко вывернулся в сторону, забежал петушком наперед.
— Как на что?.. Государю глаза открыть надо! Продажа ведь от немцев идет! Что делается у нас, им в крепости все известно! Одного поля ягоды: что там, — махнул в сторону Нарвы, — что у нас теперь в генералах сидят!.. А потом — с какими шишами пойдем
— Да еще тупыми, — вставил Данилыч, загадочно улыбаясь.
— Вот-вот, — мотал Лука головой. — Клячи худые, сабли тупые, животами скудаемся. своих пищалей пужаемся.
Меншиков засмеялся:
— А ты балагур!..
— У тебя научился.
— Ах, зме-ей! — вскрикнул Данилыч, шлепая Луку по спине.
Взял его снова под мышку.
— Ладно… Ну, а как вы-то, преображенцы, считаете, как делать должно?
— Ежели уж опоздали с подвозом припасов, — отвечал Кочетков, — то надо бы нас. гвардейцев, поплотнее собрать, чтобы в случае чего чуять локтем Друг друга. А так, как стоим, — кишкой растянулись, на сажень солдат от солдата, — так хорошего мало, толку не жди. — И, остановив Данилыча. положив ему на грудь свою растопыренную ладонь, заглядывая в глаза, он звенящим голосом зачастил: — А драться мы будем лихо! Насмерть стоять будем! Ежели надо будет, умрем как один, а сквозь себя врага не пропустим! Так и доложи государю!..
И лукаво улыбнувшись, уже спокойно добавил:
— А говорил, мол, это, государь, ото всех гвардейцев чистого сердца сержант Преображенского полка Лука Кочетков.
В душе Меншиков был согласен, что без немецких командующих было бы лучше. Солдаты им не верят — вот главное! Ну, а какая, в самом деле, вера может быть в людей, которые продались? Сумы же переметные!.. Сегодня здесь выгодно — служат, а завтра — черт их знает!.. Ну, привлекай их там к работам каким или для военного совета. А командование им вверять!.. Во главе войска ставить!.. Это уже лишнее! Поискать среди своих — не хуже найдутся. По-оду-маешь, какое золото эта старая грымза Круи! Да и Галларт тоже! Составил ведомость: потребно для осады шестьдесят стенобитных орудий, сорок мортир, шесть тысяч каркасов, пятнадцать тысяч гранат, двенадцать тысяч ядер, столько же бомб… Да с таким-то припасом любая солдатка за генерала сойдет!
Пытался было поговорить об этом с Петром Алексеевичем. Так куда там! Руками замахал!
— Отстань! Не твоего ума дело! Круи добрый старик, умный, опытный полководец!..
— Да я, мол, не про то… Солдаты не верят…
— Поверят! Увидят в деле — поймут…
— Ну, дело хозяйское. — Замолчал…
Со второй половины октября начались морозы.
Дожди — плохо, но и мороз тоже не мед, ежели без путных харчей да в холодных бараках.
А тут еще — одно к одному, — когда с великим трудом принялись устанавливать на батареи орудия, лафеты начали ломаться, да и сами пушки выходить из строя после первых же выстрелов.
С большим трудом к 20 октября вооружили восемь батарей, расположенных против трех нарвских бастионов и за рекой, против Иван-города.
Меншиков не покладая рук работал над сооружением восьмимортирной батареи ниже Нарвы, в 1800 шагах от города. Эта батарея воружалась под личным надзором ее командира — бомбардира капитана Петра Алексеева.
«Апроши все готовы, — писал фон Круи королю Августу, — все батареи завтра могут открыть огонь, недостает только безделицы — ядер, бомб и тому подобного: по рассказам здешним, уже давно ожидают привоза, однако ж тщетно. Как скоро припасы будут доставлены, тотчас сделаем брешь, если только король шведский не помешает. По слухам, у него от 30 до 32 тысяч».