Меня зовут Дамело. Книга 1
Шрифт:
— Мы с тобой — части единого целого, — приступает к рассказу тварь-в-себе. — Как анимус и анима. Не знаю, подходит ли мне слово «анима», но оно не хуже и не лучше любого другого. Альтер-эго, аватара, ипостась, сакшат. [41] Страж царей недоволен, ведь я разрушитель…
— А я что, созидатель? — изумляется Дамело. Индейцу и в самом деле не понять, как его — его! — можно считать созидателем, когда он не в состоянии ни построить, ни удержать обычных вещей, без которых не обходится жизнь человека. Где его семья, его дети, его род? Где его дом Солнца?
41
Сакшат
— Конечно! — без тени сомнения отвечает Теотль. — Люди поголовно созидатели, даже те, кто считает себя разрушителем. Вы не знали истинных разрушителей, оттого и причисляете к ним всех, у кого из рук уплывает любовь или богатство. А между тем всякий мот, транжира, распутник создает что-то, не для себя, так для другого. Зато мы… — тварь-в-себе устало прикрывает глаза, — …мы ничего никому дать не в силах. Мы рождены забирать, но не ради хранения, пользы… Забираем, чтобы уничтожать. Я хочу забрать у тебя все, что ты согласишься мне дать. Будь я такой, какой кажусь старине Амару, не стала бы ждать согласия, спрашивать позволения, взяла бы ровно столько, чтобы ты не умер на месте — и насытилась. Но я лучше, чем вы, соседи, думаете обо мне.
— Соседи? — Сознание Дамело цепляет единственное понятное слово, точно якорь. Остальная речь Теотль кажется чем-то вроде бормотания за стеной: можно разобрать интонации, но не смысл. Смысл уплывает: забрать… уничтожить… все, что ты согласишься дать… не спрашивая соизволения.
— Конечно, соседи, — приветливо улыбается тварь-в-себе. Так приветливо, будто прямо сейчас предложит зайти к ней в субботу на барбекю. — Я мешика. [42] Меня зовут Тласольтеотль. [43]
42
Ацтеки называли себя «мешика» (откуда и пошло название Мексики). По одной из версий, самоназвание образовалось от слова «солнце» на языке науатль — прим. авт.
43
Тласолтеотль — «Пожирательница грязи (экскрементов)» — одна из важнейших мезоамериканских богинь-матерей, связанных с землей, плодородием, сексуальными наслаждениями, плодовитостью и родами. Тетеоиннан («мать богов»), с которой, в свою очередь, отождествлялась Коатликуэ — «Она в платье из змей»; «Наша змеиная мать», считалась ее ипостасью. Для ацтеков Тласольтеотль воплощала идею грехов, особенно сексуальных, и покаяния. «Женщинами Тласольтеотль» называли проституток. Она считалась покровительницей грешников, могла как возбудить страсть, так и освободить от нее, а также наслать безумие и венерические болезни. Иногда ее изображали в содранной человеческой коже; на осеннем празднике в ее честь приносили в жертву девушку и жрец, олицетворявший богиню, надевал ее кожу как куртку — прим. авт.
Упс. Ох какой упс. В голове у Дамело тихо и пусто, хоть шаром покати — и только глупое коротенькое словечко болтается веревочкой от пропавшего колокольного языка. Зря он расслабился, введенный в заблуждение половиной имени. Перед молодым кечуа не бог-невидимка, незримо ступающий по краю смертных судеб, а могучая богиня-убийца, богиня-мстительница, богиня-палач. Где ж я так нагрешил-то? — спрашивает себя Дамело. Ответ он знает заранее. Везде.
— Меня здесь прикончат или отведут за бруствер? — бормочет индеец фразу из старого-старого
Она-в-змеиной-коже, Наша-змеиная-мать, единая во множестве лиц, ликов и личин, Тласольтеоль поворачивает голову, словно змея, готовая броситься на добычу. К счастью, добыча — не Дамело, а всего лишь пара тарелок с кусками мяса, исходящего паром и соком. Непонятно, как все это изобилие уместится в хрупком женском теле. Разве что облегающее платье растянется, точно живая питонья кожа, когда живот Пожирающей наполнится и округлится. Наполнится, но не насытится. Индеец знает, а может быть, помнит чужой, далекой памятью: боги мешика никогда не насыщаются, сколько бы кровавых жертв ни приняли.
— Что вы, инки, за странный народ, — бормочет Тласольтеотль, вновь погружая пальцы в соус. — Считаете, будто нам нужны лишь жертвы и рабы, рабы и жертвы. А нам, между прочим, еще игры нравятся.
— В футбол? — рассеянно спрашивает Дамело, вновь наблюдая картину поедания котлет питоном в теле человеческом. Он не может отрицать, его, как повара, эта сцена почти очаровывает: мясной сок течет по щекам ацтекской богини, уже не капли — струйки срываются с подбородка, прихотливо извиваясь, скользят бордовыми змейками по груди и рукам, питоний зев пульсирует, принимая очередное подношение высокой кухни, глаза рептилии соловеют… Неужто наелась?
— И в карты, — посмеивается Тласольтеотль блестящим от жира ртом. — Сводишь меня на игру? Обещаю не мухлевать!
— Мухлюй, кто я такой, чтобы тебе мешать, — великодушно разрешает Дамело, позвоночником чуя, по какой тонкой грани ходит: шутит с самой мстительной богиней самого злопамятного народа в мире. И даже делает вид, будто у него есть выбор — соглашаться или не соглашаться на ее предложения.
— Чтобы было интересно, — безапелляционно заявляет Тласольтеотль, — будем играть честно!
Что ж, как скажешь, змеиная мать. Как скажешь.
Глава 4
Змий в саду эдемском
Под конец вечера Дамело таки напился. Держался-держался, уговаривая себя, что все происходящее — нормально для человека, видящего драконов во сне и наяву, что женщина напротив — не порождение шизофрении или белой горячки, чего-то подобного он ждал от своей жизни все свои без малого тридцать лет и под первый свой юбилей — радуйся, индеец! — дождался. А потом, когда в дверях ресторана показалась Сталкер, держаться стало незачем.
В этот момент Тласольтеотль отдыхала, почти спала, откинувшись на спинку жесткого ресторанного стула. В ресторанах не бывает чересчур мягких сидений, там всегда стоят пыточные кресла с прямыми спинками, на которые невозможно откинуться и кемарить, переваривая обед. Мебель дизайна «ешь, плати и убирайся» — точно такую же приобрел для своего заведения Эдемский и Дамело не осуждал его, о нет, он понимал хозяина, ускоряющего оборот столиков в своем бизнесе и оборот еды в животах посетителей.
Удивительно то, что змеиная мать привольно раскинулась именно в таком, не предназначенном для раскидывания кресле. Напротив молодого кечуа сидело божество, опустошившее обе тарелки с двойными порциями, дремало, вяло растекшись по неудобному г-образному изгибу, придерживая раздувшееся брюхо с пятью оковалками оленины внутри. И взгляд Дамело помимо воли подмечал ненужные детали: вусмерть заляпанное платье все же треснуло по швам, обнажая голую кожу, белую-белую по сравнению с темной питоньей шкурой — но, может, эта кожа лишь казалась человеческой? Жир и соус не засохли коркой, а понемногу сходили с подбородка и шеи Тласольтеотль, как будто те были нечеловечески гладкими. Интересно, скользит ли тело богини под пальцами, протекает ли между ладоней, словно вода? — мелькнула пугающая мысль. Молодому кечуа оставалось лишь надеяться, что змеиная мать мыслей не читает. Или хотя бы спит.