Меня зовут Шон
Шрифт:
В обзорах и биографиях неизменно всплывала эта история с Себби, матерью и отцом. Журналисты хотели выяснить все до конца: «Что ты чувствовала, Элли? Должно быть, была опустошена. Тебе не казалось, что ты можешь найти утешение только за фортепиано?» Что с них взять… Они хотели бы разложить весь мир по полочкам своими аккуратно выстроенными фразами. «Я была опустошена, — повторяла за ними она. — Да, казалось, весь мир рухнул». Были и деньги, и гостиничные
В тот первый вечер, на банкете после концерта (в числе приглашенных гостей его не было, но он как-то сумел договориться) он взял ее за руки:
— А мы с тобой не слишком отличаемся друг от друга. Все зависит от наших пальцев.
— Ты хирург?
— Вроде того, — он нежно сжал ее ладони, полностью укрыв их своими. — Как тебе только удается брать все эти ноты?
Она начала рассказывать об аппликатуре и о том, как трудно бывает играть женщине с узкими ладонями. Он, казалось, жадно слушал. Как же она смеялась, когда выяснилось, что это была всего лишь игра, что он и понятия не имел, о чем она говорит! А смеяться не стоило, потому что на самом деле они были разными. Она не умела притворяться, и в этом была ее проблема. А он… он слишком хорошо это умел.
Конвей все не отставал:
— А твоя семья?.. Ты ведь рано осталась сиротой? Она поморщилась — как всегда, стоило кому-нибудь коснуться этой темы:
— Увы.
— Ты была единственным ребенком?
«Пожалуйста, уходи. Ну пожалуйста». Она нагнулась, чтобы поднять упавшую под стол салфетку. Как же невыносимо было видеть, как чужие люди топчут ее ковер ботинками, перепачканными кладбищенской грязью, как трогают ее вещи, оставляя пятна и отпечатки пальцев.
Он взболтал виски в стакане. Элли не предложила добавки. Через минуту она собиралась вышвырнуть его вон. И плевать на манеры!
«Ну и позорище!»
«Заткнись, мама!»
Конвей продолжил:
— Занятная вышла авария. Верно говорят, будто на дороге больше никого не было и он просто врезался в дерево?
— Должно быть, потерял управление. А может быть… животное или еще что-нибудь, или машина была неисправна. Они пока не знают.
— А ведь он — хороший водитель. Разве не смешно?
«Ох… Заткнись! Убирайся! Прекрати говорить о нем в настоящем времени! Его больше нет! Нет! Он умер!»
Она заставила себя улыбнуться:
— Ты был ему хорошим другом, Джеймс. Спасибо. Теперь, если не возражаешь, мне бы хотелось немного…
Он перебил ее:
— Мы были близкими друзьями, да. Дело в том, Элли, и мне жаль говорить об этом прямо сейчас, в самом деле, но Пэдди… он мне слегка задолжал.
— Что?
— Я одолжил ему денег. Ну, по-дружески. А теперь я сам оказался в затруднительном
Элли уставилась на него. Он в самом деле стоит в ее гостиной, пьет ее виски и требует денег?
— Его только сегодня похоронили, — услышала она собственный голос.
Она еще не задумывалась о деньгах, о его пенсии, о накопительных счетах — всем этим занимался Патрик. Их юрист пообещал ей решить все вопросы. Он тоже приходил сегодня, принес свои соболезнования, не отрываясь от чаши с чипсами.
«Мне так жаль. Очень сожалею о вашей потере».
— Понимаю. Я бы и не заикнулся об этом, если бы не оказался на мели.
Тут ей захотелось убить этого типа в засаленном черном пиджаке. Пальцы у него были короткие, похожие на обрубки. Совсем не как у Патрика с его изящными руками хирурга. С чего это Патрик стал бы одалживать деньги у такого человека? Наверное, он врет, пытаясь воспользоваться вдовьей скорбью.
Она холодно бросила:
— Завтра я встречаюсь с юристом. До тех пор я не могу распоряжаться никакими средствами. Уверена, вы поймете.
Она протянула руку к его стакану, и Конвей, видно решив, что получит добавку, ответил:
— Твое здоровье!
Но она решительно выплеснула виски в камин, где напиток с шипением испарился. Лицо Конвея удивленно сморщилось. Элли повернулась к нему:
— Спасибо, Джеймс. А теперь мне очень надо отдохнуть. До свидания.
И он ушел, а когда дверь закрылась, ей захотелось вымыть с мылом все, от собственной руки до пола, — все, чего касались его коротенькие пальцы или взгляд его маленьких пронырливых глазок. Он наверняка врал. Патрик не стал бы одалживать деньги. У него было собственное жалованье и ее наследство, доходы от ее концертов, страховка ее отца. Утром она поговорит с юристом и все выяснит.
Оставшись наконец одна, она мысленно вернулась к той ужасной ночи, когда на пороге появились двое полицейских. «Пожалуйста, пусть это будет не так! Пусть я проснусь и окажется, что все это просто кошмарный сон!»
Она не понимала, что происходит, пока мужчина не сказал сурово и грустно:
— Боюсь, у нас плохие новости.
Женщина-полицейский пыталась заварить на кухне чай. Ей было бы ни за что не справиться с кофемашиной…
— Я не понимаю… — в третий или четвертый раз пролепетала Элли; время словно застыло.
— Произошла авария. Машина вашего мужа врезалась в дерево. Когда приехала скорая, с ним все было в порядке. Но потом открылось кровотечение. Мне очень жаль, миссис Салливан, но он скончался.
— Но он же работает в больнице… — У нее не укладывалось в голове: как можно умереть там, где работаешь?
Она не помнила, сколько раз им пришлось повторить, что он погиб — несмотря на ее возражения, что это невозможно, потому что он работал в больнице, — прежде чем до нее дошло. Как же глупо она себя вела! Любой человек может умереть в любое время — ей это было известно с шестнадцати лет.