Менжинский
Шрифт:
Конференция пригласила комитеты Архангельский, Московский, Тверской, Нижегородский, Тульский, Воронежский, Ярославский, Костромской и Иваново-Вознесенский «собраться в ближайшее время на конференцию комитетов Северного района».
Основываясь на решениях III съезда РСДРП и ленинских положениях, конференция приняла резолюцию «Об организации аппарата для подготовки вооруженного восстания». В этой резолюции, в частности, говорилось:
«Конференция групп Северного комитета, исходя из резолюции III съезда о вооруженном восстании и общего настроения пролетариата в районе комитета, считает необходимым
Конференция — и это очень важно — приняла специальную резолюцию «О работе среди войск», в которой предложила партийным комитетам организовать особые группы для работы среди войск и развернуть в войсках широкую агитацию.
Следует отметить, что ярославские большевики уже задолго до этой конференции вели устную и печатную пропаганду и агитацию среди солдат ярославского гарнизона и в эшелонах, следовавших на фронт. В листовке «К солдатам!» они призывали солдат перейти на сторону народа. В другой листовке «К товарищам новобранцам» большевики обращались к солдатам с призывом «помочь страдальцу-народу сбросить со своих плеч кровавого вампира — царское самодержавие», поднять вооруженное восстание.
Конференция успешно закончила свою работу, и делегаты разъехались на места. Они тогда не знали, конечно, что Эссен еще одной своей неосторожностью чуть-чуть не провалил конференцию. И если этого не произошло, то только по нерасторопности жандармов. Дело в том, что Эссен, приехав в Кострому 29 июня, в тот же день написал письмо в ЦК на лейпцигский адрес. В письме между строк Эссен поместил химический текст следующего содержания:
«Дорогие друзья. Пишу из Костромы, где должна состояться конференция групп Северного комитета… Будет до 20 человек». Далее в письме сообщался предполагаемый порядок дня.
Это письмо было перехвачено охранкой 1 июля в почтовом вагоне поезда Кострома — Москва. Оно попало в так называемый «черный кабинет», там было проявлено, расшифровано и направлено в департамент полиции.
Из охранного отделения немедленно последовала телеграмма в Кострому, начальнику губернского жандармского управления: «Костроме начале июля должна состояться конференция двадцати представителей десяти групп Северного комитета. Примите энергичные меры проверки, выяснения участников съезда и аресту таковых…»
Когда эта телеграмма прибыла в Кострому, там уже, как говорится, и след делегатов простыл. Но случилось так, что в это время в Костроме проходил съезд членов губернских земских управ, на котором присутствовали Мусин-Пушкин из Ярославля, князь Шаховской из Вологды, предводитель дворянства Грязовецкого уезда Во-лоцкой и другие. Генерал, начальник Костромского жандармского управления, решив, что это съезд социал-демократов, арестовал всех его участников и донес об цтош в Петербург. Но вместо благодарности из Петербурга получил нагоняй.
Ярославский комитет партии, в который вошли Голо-вополосов, Менжинский, Подвойский, Торопов и другие товарищи, после Костромской конференции развернул активную агитационно-пропагандистскую и организаторскую работу среди рабочих и солдат ярославского и ростовского гарнизонов.
Комитет продолжал и издание листовок. В июле 1905 года
Все лето в Ярославле шли жаркие политические дискуссии большевиков с кадетами и эсерами. На первом же земском собрании Менжинский разоблачил пресмыкательство городской думы, ярославских кадетов перед царем, едко и остроумно высмеял земских деятелей-депутатов, «пугливо встретившихся с царем и не добившихся ничего вразумительного из своего посещения величайшей особы».
После речи Менжинского кадеты, по свидетельству современника, ходили как потерянные. На помощь им примчался глава кадетской партии П. Н. Милюков. По приезде в Ярославль он, как и другие лекторы из столиц, зашел в редакцию «Северного края», беседовал с сотрудниками редакции, кадетами и социал-демократами.
— Я удивляюсь тому, — говорил Милюков, — что здесь, в провинции, может существовать такая смелая газета, да еще при таком цензоре, как Рогович.
— Не только существуем, — отвечал ему Менжинский, — но и воюем.
— Воинственность социал-демократов мне известна. Ленин своей раскольнической тактикой срывает единство демократического фронта.
— Ленин не желает, участвовать в вашем приспособлении к подлости…
— А мне кажется, что социал-демократам надо запастись большей терпимостью, — язвительно проговорил Милюков.
— Терпимостью к чему, к самодержавному строю, который столь мил кадетскому сердцу? — парировал Менжинский.
— Я говорю о терпимости ко всем борющимся силам. Даже господин Плеханов обвиняет Ленина в бланкизме, заговорщичестве. Об этом я буду говорить завтра в своем реферате.
— Если не секрет, какова тема вашего реферата?
— Я буду читать о течениях среди русской социал-демократии и об отношении к ним нашей партии.
— Глава кадетов в роли мирового посредника, — резюмировал Менжинский.
Реферат Милюкова состоялся на следующий день.
На реферат собралась вся либерально-буржуазная интеллигенция Ярославля. Народу в тесный зал старинного особняка на волжском берегу набилось столько, что яблоку негде было упасть.
Чтение реферата Милюков начал не совсем уверенно. Может быть, сказалось отсутствие привычной университетской кафедры. Но постепенно разошелся, изложил историю возникновения и развития российской социал-демократии. Говоря о современных течениях среди социал-демократов, отдал предпочтение Плеханову. Большевиков же стремился всячески дискредитировать, ругал Ленина за его «раскольническую тактику, срывающую единство демократического фронта» в революции.