Мера предосторожности
Шрифт:
— Да, — ответил я раздражённо. — Если бы человек, который открыл огонь, только рассуждал, мы бы не пили сегодня чай.
— Верно. Так его нужда допекала.
— А нас не допекает? С болезнями покончить хотим? Хотим. Помочь другим избавиться от голода? Нищеты? К звёздам летать? Жаждем!
— Значит, вы
Решил ли я? Ничего я не решил. Легче решать, когда мало что понимаешь и не задумываешься, когда твёрдо веришь, что мир прост, вот это заведомо хорошо, а это заведомо плохо. Но когда различаешь тысячи оттенков, когда понимаешь сложную диалектику событий и хочешь сделать лучше с учётом дальних последствий и знаешь, что абсолютно верного решения быть не может, поскольку никто не владеет абсолютной истиной, — вот тогда решать тяжело, а для многих и непосильно. Но как все это объяснить Геннадию Ивановичу, для которого, несмотря на острый ум, мир все же устроен проще, чем для меня?
Моё молчание он истолковал по-своему.
— Ладно, раз решил, то решил, о другом ответь. Вот ты говоришь, что не может учёный такое, как с Шаром, до нужной точки предусмотреть. И в будущем так?
— Мы неплохо учимся, — ответил я, скорей чтобы прекратить разговор. — Поэтому есть надежда, что в будущем мы сможем гораздо лучше оценивать и решать такие грандиозные проблемы.
— А Шар вы будете использовать сейчас, — сказал Геннадий Иванович утвердительно.
Я почувствовал, что уже не в силах спорить. После стольких волнений хотелось лечь на траву, слушать дятла и ни о чем не думать. Чуть шелестела листва, грело утреннее солнце, хорошо было в лесу — тихо, привычно. Если забыть о Шаре, конечно.
— Свойства Шара будут использовать, — сказал я больше для себя, чем для Геннадия Ивановича. — Сие от нас не зависит.
— Как не
— Очень просто. Вот мы сидим, рассуждаем, а все уже Решено.
— Вами?
— Нет. Шар открыт, понимаете? А что открыто, то будет применяться. Неизбежно. Не было случая, чтобы открытие не применялось.
— Вот оно как…
— Мы сообщим о Шаре, иначе мы поступить не можем Съедутся учёные, будут спорить, примерно как мы спорим, возможно, разработают какие-нибудь меры предосторожности, и все равно Шар пойдёт в дело. Нет, Геннадий Иванович, потешили мы себя разговорами, пора и честь знать. Хорошо бы засветло к телефону или телеграфу выйти. Где тут ближе всего?
— Сиди, успеем…
Я не торопился — наконец-то можно прилечь! Геннадий Иванович снова задымил, щуря глаза то ли от огорчения, то ли от папиросы. Я ему сочувствовал. Такая у него была жизнь и такая работа, что он привык полагаться на себя, свои выводы и решения, всецело быть хозяином, а тут…
— Решено, стало быть, и подписано. — Он встал. — Рыба все подряд глотает, пока крючок не сцапает, да уж поздно.
Он тяжело вздохнул.
— Куда вы, Геннадий Иванович?
Он как будто не слышал. Своим чуть валким, спорым и твёрдым шагом он двинулся к месту, где лежал Шар. Метрах в полутора, у черты, за которой возникал чужой мир, он зажмурился. Придвинулся, присел и, крякнув, поднял Шар.
— Геннадий Иванович!… — закричал я.
— Тяжёлый, однако…
Он побежал к берегу, и, прежде чем я успел опомниться, Шар с гулким всплеском исчез под водой.
— Вот и все. — Геннадий Иванович отряхнул руки. — Здесь не шибко глубоко, да ила с метр. Пусть полежит смирненько, пока вы заранее не продумаете все до точки.