Мерано издали и вблизи

Кикнадзе Александр Васильевич

В пресс-центре легкое возбуждение. Грустно смотрит на телеэкран с позицией после тридцать первого хода Сейраван, молодой, симпатичный и, как говорят, не по годам сильный шахматист, надежда Америки. Знаменитый аргентинский гроссмейстер Мигуэль Найдорф (он играл едва ли не со всеми чемпионами мира последнего полувека) и не менее знаменитый как спорщик предлагает пари: десять долларов против пятидесяти, что белые не продержатся и десяти ходов. Флегматично, словно по привычке, протягивает ему руку американский гроссмейстер Арнольд Денкер, пари заключено. У Денкера свой довод: ясного пути реализации позиционного преимущества черных не видно.

Не видно не только гроссмейстерам, склонившимся

над партией в пресс-центре. Не видно и в третьем зале, рассчитанном человек на триста, где помогает зрителям разобраться в тонкостях позиции чехословацкий гроссмейстер Властимил Горт; «ходов двенадцать назад» он довольно точно предсказал развитие событий, то и дело обращаясь к дамам и господам с просьбой корректировать его и предлагать свои варианты. «Давайте посмотрим, что можно посоветовать черным». Хода, который обдумывает Карпов и который последует через несколько минут, не видят и здесь.

Ко мне подходит специальный корреспондент «Труда», шахматный судья международной категории Юрий Зарубин и говорит:

— Знаете, похоже, что Корчной спит...

— Интересно поглядеть на него, когда он откроет глаза.

Дело в том, что Карпов сделал ход, который мало кто ждал. Он ушел ферзем в свой собственный лагерь на последнюю клетку вертикали « e». Вот когда задвигались быстро, как в мультфильмах, фигуры на досках в пресс-центре. Торжествующе посмотрел на Денкера Найдорф. Даже флегматичный американский гроссмейстер Роберт Бирн, не отходивший от своей электронной пишущей машинки и с пунктуальной методичностью отстукивавший на ней каждый ход, чтобы тотчас передать его в свою редакцию, оживился и позволил себе спросить:

— Между прочим, что посоветовать белым?

— Дорог хороший совет, — печально отвечает Денкер. Похоже, он признал свое поражение.

В отличие от него, претендент делать это не спешит. Идут его часы, а он не открывает глаз. Сеанс экстрасенса? Говорят же, что за отелем, где живет Корчной, есть небольшая площадка и что будто бы там находятся в эти минуты его парапсихологи, посылающие ему свои «атомные лучи». Когда же посмотрел на доску... взор «являл живую муку». Если бы я не знал его, все, что он сотворил, честное слово, сострадал бы ему, ибо ничего другого человек с таким выражением на лице не заслуживал. Казалось, что Корчной корил себя за то, что вернулся «из небытия» в действительность. Действительность предстала перед ним в виде позиции, рассеченной тяжелыми фигурами черных на две половины. Корчной понял всю мощь тихого на вид отступления ферзя.

В это время к Стину подошел запыхавшийся малый с диктофоном за плечом и спросил:

— Наших слушателей очень интересует... не могли бы вы сказать, есть ли у Корчного надежды на выигрыш и этой партии, и всего матча... редакция попросила меня сегодня же разыскать вас, я только что получил телефонограмму.

— Мне кажется, — ответил, демонстрируя истинно английскую невозмутимость, гроссмейстер, — ваши коллеги могли бы подыскать более подходящее время для такого интервью. — И Стин показал головой на экран телевизора с позицией после тридцать седьмого хода черных.

Корреспондент, выдавший свои симпатии и надежды вопросом, непонимающе уставился на экран, для близира сощурил глаза; я готов был дать руку на отсечение, что он ни черта не смыслил в шахматах, ибо его лицо не выражало ничего.

Теперь Корчной напоминал монахиню, отбивающую поклоны, — так часто наклонялся он к часам для того, чтобы выяснить, сколько осталось у него минут на три последних хода.

Вместе с минутами таяли надежды...

Его заявление: «Я больше не проигрываю» — подвергалось мучительному испытанию.

Начиналась заключительная стадия партии, которую

можно было бы назвать «Вторжение». Сороковым ходом Корчной объявляет ладьей шах. Карпов отходит королем, партию можно откладывать. Но у претендента появляется ничтожнейший шанс: через два хода он оставит ладью под боем, и, если Карпов позарится на нее, возможен вечный шах.

Вспоминаю Багио. Там было несколько партий, например двадцать пятая, которую чемпион наверняка выиграл бы, если бы сделал элементарный ход «для откладывания». Вот что писал о ней в книге «В далеком Багио» Анатолий Карпов:

«В стратегическом отношении 25-я партия до определенного момента может считаться, пожалуй, моим лучшим достижением в матче. В результате длительной маневренной борьбы мне удалось переиграть соперника и полностью захватить инициативу. Теперь все интересуются, почему я не выиграл ферзя за ладью и слона на 36-м ходу. Неужели не видел? Конечно, видел и даже понимал, что, отбери я ферзя, остальное будет, как говорят, делом техники, и наверное, несложной. Но я решил, что позиция настолько хороша (а Корчной опять-таки был в цейтноте), что надо как-то выигрывать партию сразу. Потому что если я заберу ферзя, то сначала два хода уйдут на размены, потом он еще два хода автоматически сделает, цейтнот тогда закончится, и мне снова дома придется анализировать отложенную позицию. Вероятно, и впрямь были продолжения, которые вели к чистой победе. Но тут я сделал один „безразличный“ ход королем, потом разменялся пешками и напал ладьей на неприятельскую пешку. До этого хода я сохранял выигрыш, а эта грубейшая ошибка (опять расслабился!) едва не повернула характер борьбы на все 180 градусов. Хорошо еще, что претендент, по инерции, вероятно, сделав после контроля 41-й ход, не до конца воспользовался случайно подвернувшимся ему шансом».

Теперь таких шансов у претендента куда меньше.

Карпов тоже не выказывает желания отложить партию — маленький, но выразительный психологический подтекст таков: белые питают иллюзии: несомненно, видят выигрыш черных и сохраняют маленькую надежду на то, что они его не видят. Сейчас белые сделают единственный ход, защищающий от мата, и тогда последует форсированный выигрыш ферзя.

Поставив противника в безвыходное положение, Карпов не отказал себе в удовольствии бросить на того взгляд. Судя по всему, удовольствие быстро прошло. Даже начинающему шахматисту было ясно, белым надо сдаваться, а человек, претендующий на звание первого шахматиста мира, продолжал сидеть и думать. Так сидел он минуту, вторую, третью, потом порывисто расписался на бланке и на ватных ногах удалился со сцены. Раздались аплодисменты. Карпов дал одну из лучших партий матча. Счет, как и в Багио, стал 4 : 1. Только не после семнадцатой, а после девятой партии.

— Что бормотал во время партии Корчной? — спросили Карпова на дружеской встрече.

— Ругался, — невозмутимо ответил он.

— Выработали ли вы какое-нибудь противоядие против этих выходок?

— Я смотрю на него и улыбаюсь. Он не выносит, когда я улыбаюсь. В таких случаях он окидывает меня испепеляющим взглядом и встает из-за столика. Но я улыбаюсь только тогда, когда он ругается.

Позже, после окончания матча, Карпов скажет:

— Я готовился к борьбе с упорным, опасным, трудным противником, имеющим огромный практический опыт. Он решительно пользуется малейшей ошибкой, малейшим расслаблением со стороны соперника. К этому надо добавить, что в каждом своем сопернике он видит личного врага. Это чувствовал и знаю не только я, но и другие его соперники. Играть с Корчным поэтому не только неприятно, но и трудно. В своей подготовке я все это, конечно, учитывал и легкой жизни за доской против такого противника не ждал.