Мэри Бартон

Гаскелл Элизабет

Джем никак не мог разделить ее желание.

– Мэри лежит у друзей, – сказал он. – Я называю их ее друзьями, хотя неделю назад никто из нас даже и не слышал о них. Но общие печали и горести, по-моему, сближают людей и делают их друзьями быстрее, чем что-либо другое. Старушка печется о Мэри, точно мать, а ее муж, насколько я мог навести справки в такой спешке, слывет хорошим человеком. Мы уже подходим к дому, Маргарет, а я еще не все вам сказал. Я хочу просить вас, чтобы вы присмотрели немножко за мамой. Мой отъезд придется ей не по душе, и я еще ничего

ей о нем не говорил. Если она очень рассердится, я вернусь завтра вечером, а если она будет не очень против, я хочу побыть там, пока Мэри не поправится или не… Уилл ведь тоже останется здесь, Маргарет, с мамой.

Но присутствие Уилла как раз и смущало Маргарет – она боялась, как бы он не подумал, будто она нарочно ищет встречи с ним, но ей не хотелось говорить об этом Джему, который, казалось, не способен был заметить ничьей любви, кроме своей собственной.

И Маргарет пришлось скрепя сердце дать согласие.

– Если можете, зайдите сегодня вечером, Джем, я соберу кое-какие вещи, которые могут пригодиться Мэри, а потом вы скажете, когда намереваетесь вернуться. Если вы вернетесь завтра вечером, а Уилл побудет с миссис Уилсон, может, мне и не нужно к ней заходить?

– Нет, Маргарет, обязательно зайдите! Я не смогу уехать спокойно, если не буду знать, что вы днем зайдете к маме. Но вечером я непременно забегу, а пока – до свидания. Постойте-ка! Не могли бы вы уговорить беднягу Уилла проводить вас домой, чтобы я мог поговорить с мамой наедине?

Нет! Этого Маргарет не могла сделать. Слишком велики были ее застенчивость и девичья стыдливость.

Однако все получилось так, как хотел Джем, ибо Уилл, лишь только они вернулись, тотчас отправился наверх, чтобы в одиночестве предаться своим печальным думам. А Джем, оставшись наедине с матерью, сразу заговорил о том, что больше всего занимало его:

– Мама!

Она отняла платок от глаз и, быстро повернувшись, впилась в него взглядом. Он стоял и обдумывал, как бы сообщить ей о своем решении, но почувствовал, что не в силах вынести ее взгляда, и сразу приступил к делу:

– Мама! Завтра утром я возвращаюсь в Ливерпуль, чтобы проведать Мэри Бартон.

– А что тебе Мэри Бартон и почему это ты должен лететь к ней сломя голову?

– Если она выздоровеет, то станет моей женой. Если же умрет… мама, я и сказать не могу, что со мною будет.

И он, задыхаясь, умолк.

Какое-то мгновение мать со вниманием слушала его, потом в ее душе пробудилась прежняя ревность к той, что оспаривала у нее любовь сына, как бы заново родившегося после избавления от грозившей ему опасности. И она ожесточила свое сердце, не давая доступа в него сочувствию, и отвернулась, чтобы не видеть этого лица, на котором было почти то же выражение, с каким он прибегал к ней в детстве, чтобы поделиться своей бедой, уверенный, что найдет у нее помощь и утешение.

Затем она сказала ледяным тоном, который был так хорошо известен Джему и от которого он похолодел еще прежде, чем понял смысл ее слов:

– Ты достаточно взрослый и можешь

поступать как тебе угодно. Со старыми матерями не считаются и быстро забывают, что они пережили, стоит появиться смазливому личику. Мне следовало бы помнить об этом во вторник, когда мне казалось, что ты принадлежишь мне без раздела и что судья – это дикий зверь, который хочет оторвать тебя от меня. И тогда я защитила тебя, но сейчас все это, видно, уже забыто.

– Мама, вы знаете, вы хорошо знаете, что я никогда не забуду вашей доброты ко мне – вы ее так часто выказывали. Но почему вы считаете, что в сердце у меня хватит места только для одной любви? Я могу любить вас так же нежно, и в то же время любить Мэри так, как только мужчина способен любить женщину.

Он ждал ответа. Но его не последовало.

– Мама! Да ответьте же что-нибудь! – сказал он.

– Что же мне отвечать тебе? Ведь ты меня ни о чем не спрашивал.

– Ну, хорошо, тогда я спрошу. Завтра утром я уезжаю в Ливерпуль к той, которая все равно что жена мне. Милая мамочка, благословите ли вы меня на это? Если богу угодно будет и она выздоровеет, примете ли вы ее, как родную дочь?

Она не в силах была сказать ему ни «да», ни «нет».

– Зачем тебе ехать? – недовольным тоном спросила наконец она. – Снова попадешь в какую-нибудь беду. Неужто ты не можешь спокойно посидеть дома со мной?

Джем вскочил и в отчаянии нетерпеливо заметался по комнате. Нет, она не хочет его понять. Наконец он остановился прямо перед стулом, на котором с обиженным видом сидела его мать.

– Мама, я часто думаю, каким хорошим человеком был наш отец! Вы не раз рассказывали мне о днях вашей молодости, когда он ухаживал за вами, и о несчастном случае, который с вами произошел, и о том, как вы потом болели. Давно это было?

– Да лет двадцать пять тому назад, – со вздохом промолвила она.

– И тогда вы не думали, что у вас когда-нибудь будет сын – такой здоровенный и рослый, как я?

Она слегка улыбнулась и посмотрела на него, а Джему только это и надо было.

– Куда тебе до отца, – сказала она, с нежностью глядя на него, хотя в словах ее и не было похвалы.

Он еще раза два прошелся по комнате. Ему хотелось как-то подвести разговор к тому, что его больше всего интересовало.

– Счастливое это было время, когда отец был жив!

– Еще бы, милый! Для меня такого времени больше не будет. – И она сокрушенно вздохнула.

– Мама! – произнес он наконец, останавливаясь перед нею и ласково беря ее за руку. – Хотели бы вы, чтобы я был так же счастлив, как был счастлив мой отец? Хотели бы вы, чтобы подле меня была женщина, которая сделала бы меня таким же счастливым, каким вы сделали отца? Неужели вы этого не хотите, мамочка?

– Он не был так счастлив со мной, как мог бы, – тихо и печально произнесла она. – После того, что со мной случилось, я стала раздражительней и ничего не могла с собой поделать, а теперь отца нет с нами, и он никогда не узнает, как я горюю о том, что бранила его.