Мэри. Не герой моего романа
Шрифт:
Мэри подошла к зеркалу и оперлась рукой о стену, чтобы не упасть. Из зеркала на неё смотрела совсем чужая девушка. В ней не осталось и тени былой миловидности. Худое, бледное лицо, растрёпанные волосы, тонкие руки и глаза. А самое главное глаза! Боже милосердный! Вместо левого глаза был уродливый шрам. Вот почему ей не разрешали снять повязку! А лицо! Со лба через всю левую половину лица шёл такой же безобразный и невозможно огромный шрам. Только миг смотрела Мэри на это чудо уродства, потом оттолкнула от себя зеркало двумя руками, словно оно делало ей больно, и первый раз в жизни упала
– Мэри, милая моя, всё хорошо?
– Опять тот же голос упрямо вывел её из небытия, мешая забыться.
– Да.
– Тихо ответила девушка. Открыв глаза, точнее один, оставленный ей, словно в насмешку, она увидела бледные лица матушки и Нэнси, склонившихся над ней.
– Я рада, что у тебя всё хорошо. Ты очень нас напугала своим обмороком!
– Ответила неловко миссис Лодж, пряча глаза. Ей было тяжело говорить с дочерью.
– Я позову к тебе мистера Сайлеса.
Мэри безучастно кивнула в ответ.
– Ну вот, не уберёгся! Вы всё слышали и всё видели.
– Сказал доктор, входя к ней и широко улыбаясь, пытаясь за шутками также скрыть неловкость. Словно он разговаривал с больным ребёнком или с умалишенным.
– Раз уж так получилось - что делать? Ничего уже не сделаешь. Но я могу сказать вам, мисс Лодж - не унывайте. Всё в жизни бывает. Вы поправились - это самое главное. Здоровье у вас хорошее, а это, - доктор неопределенно махнул рукой в воздухе, не решаясь сказать слово "уродство", - не самое главное в жизни.
Мэри слушала его, горько улыбаясь. Она не возражала ничего, но её глаза, а точнее один глаз, повзрослевшей за неделю, девушки, говорил недосказанное. Мистер Сайлес смешался под этим взглядом, растерянно посмотрел на неё, быстро попрощался и вышел.
Для Мэри потянулись долгие тоскливые дни. Пока она болела, она не могла принимать гостей. Но сейчас, уже совсем оправившись - также не хотела никого видеть. Миссис Лодж вынуждена была отвечать всем на участливые и просто любопытные распросы, что дочь не принимает пока по состоянию здоровья. Но Мэри знала, что так долго продолжаться не может, что она должна будет выйти к людям. И она страшилась этого дня, страшилась неимоверно. Она попросила Нэнси купить ей самую плотную и тёмную вуаль из всех, которые можно было найти. Пусть она рисковала при этом вообще ничего не видеть, но лучше это, чем терпеть пытку и наблюдать, как все будут отворачиваться от неё.
Все эти дни Мэри не выходила из комнаты. Она заперлась и спускалась лишь в столовую. Единственный глаз её покраснел от слёз, а шрамы грозили опять воспалиться. Всего лишь совсем недавно ей казалось, что несчастья больше, чем обрушившееся на неё, не бывает. Как же она ошибалась! Каким же она была глупым и наивным ребёнком! Но период доверчивого детства слишком внезапно кончился. Впереди ей теперь не светило ничего, даже замужества. Никогда не будет ни счастья с любимым мужем, ни детей, ни уютного семейного гнёздышка. Никогда она не сможет ухаживать за дорогим её сердцу мужем, не сможет отдавать все свои чувства, знания и силы, воспитанию прекрасных малюток, которые могли бы у неё родиться. О, Боже!
Что она будет делать всю свою жизнь? Кем она будет? Мэри думала и не находила ответы на эти вопросы. Она
Мэри старалась не думать о мистере Треверсе, не вспоминать о нём. Сейчас он точно стал потерян для неё навсегда. Она слишком хорошо понимала настроения, царившие в высшем свете. Этот отравленный воздух показного благополучия, достатка и красоты, изгонявший всё иное, никогда бы не смог принять в свои ряды человека, женившегося на уродливой девушке. А что она представляла собой, чтобы мистер Треверс когда-нибудь принёс такую жертву ради неё? Нет, Мэри не смела теперь надеяться на возвращение мистера Треверса, не должна была надеяться!
Наконец, то, чего боялась девушка, произошло. Ей пришлось выйти в гостиную, в первый раз после болезни. Матушка настояла на этом. Ибо мистер Фарджел пришёл выразить свои соболезнования. А отказывать в посещении дольше - было неприлично.
Робко, страшась даже своего друга, в тёмной вуали, Мэри спустилась к полковнику Фарджелу. Худенькая, как тростиночка, хрупкая и почти сломанная, она стояла, опершись о камин.
– Мэри! Я пришёл узнать о вашем здоровье. Но я вижу, что физическое здоровье у вас почти восстановилось, а вот душевное....
– В голосе полковника послышалась жалость и участие. Он посмотрел на бледную девушку с грустными глазами и горячо добавил.
– Не отчаивайтесь, Мэри! Я пришёл поддержать вас и помочь. Не знаю, правда, будет ли какой-то толк от моей помощи... Но, в любом случае, располагайте мною!
– Спасибо, мистер Фарджел! Спасибо!
– Горячо поблагодарила его Мэри. Она не хотела жалости. Но жалость полковника была ей не в тягость. Давно лишившись отца, в эту минуту девушка нашла отеческую поддержку в мистере Фарджеле. Лёд отчаяния был сломлен. Мэри стало легче, совсем немного, но всё же легче. Она рассказала полковнику историю своего падения, умолчав, конечно, о причинах. Но, Фарджел всё-таки о чём-то догадался. И хотя о мистере Треверсе между ними не было сказано ни слова, полковник, незаметно, подвёл к этому разговор.
– Мэри, я пока не получил ответа на свои письма и меня переводят с полком в другое место, далеко отсюда. Но, как только придёт ответ - я тебе обязательно напишу.
Значит полковник уезжает... Она лишается своего единственного друга. Но не эта весть вызвала у Мэри непрошенные слёзы, а упоминание о мистере Треверсе. Поэтому, наверное, она ответила так неожиданно громко и резко:
– Не говорите об этом, мистер Фарджел. Думаете такая, как теперь, я буду кому-то нужна?
– И Мэри сорвала вуаль, открывая обезображенное лицо. Она стояла, вся дрожа, опершись о камин. Полковник Фарджел посмотрел на неё, не отведя глаза при виде её шрамов и мягко сказал: