Мэрилин Монро
Шрифт:
Если же говорить об Энгельберге, то его манера разбрасываться направо и налево опасными и порождающими зависимость наркотическими препаратами, не говоря уже о том, что он непрестанно полагался на Гринсона, ставит этого врача в положение человека, который не может открыто высказаться о действии, совершенном другим человеком, — действии, которое он, надо полагать, считал даже в наихудшем варианте не более чем несчастным случаем.
А ведь речь идет о чем-то большем, и в этом-то как раз и состоит несказанно печальная судьба Мэрилин Монро.
Она находилась под контролем человека, который, выражаясь как можно мягче, страдал на ее почве форменной манией, причем она осознала это до такой степени, что понимала необходимость прекращения их общения. Гринсон также отдавал себе в этом отчет, признаваясь перед коллегами, что достиг состояния классического
«Доктор Гринсон воспринял ее смерть весьма личным образом, — сказал Джон Майнер, — поскольку он был необычайно сильно связан с этой женщиной. Он был глубоко потрясен, даже раздавлен тем, что произошло. Несмотря на то, что у психиатра должны иметься какие-то внутренние защитные механизмы, Гринсон был не в состоянии владеть своими чувствами. Он по-своему любил эту молодую красавицу — в том смысле, что она была для него существом необыкновенным и прекрасным. Он был к ней невероятно привязан».
Даже более чем привязан: поскольку Гринсон чувствовал себя глубоко задетым своей растущей зависимостью от Мэрилин, он постоянно пробовал оторвать ее от друзей. Смерть его пациентки наглядно показала, какими страшными могут быть последствия безответственного поведения психотерапевта, который выходит за рамки границ, обязательных при лечении, и занимается психотерапией, хорошо зная, что его собственные чувства переплетаются с чувствами его пациентки. В результате он уже не обращал внимания ни на свои обязанности, ни на ее потребности. Когда Гринсон сказал, что «старался помочь, а кончилось это тем, что я ее обидел», то дал, по-видимому, наиболее точную оценку своего поведения.
Весь полный нетерпения, боящийся утраты любимого существа, разозленный на себя и на Мэрилин за принятие неразумного, с его точки зрения, решения об увольнении Юнис и его самого (что должно было последовать вскоре, если не сразу же), Ральф Гринсон дал указание ввести пациентке успокаивающее — как он уже давно действовал с помощью Энгельберга, — лишь бы только дело не дошло до расторжения их союза: «Позвони мне в воскресенье утром».
Но в конечном итоге вышло так, как говорил другой Ральф, любящий актрису Ральф Робертс: «Раз Мэрилин не удавалось контролировать никаким иным способом, то в запасе всегда оставались наркотики». Быть может, Джон Хьюстон был в курсе больше, чем выказал, когда он, узнав о смерти Мэрилин, произнес со злостью: «Мэрилин убил не Голливуд. Это сделали ее достойные сожаления доктора. Если она страдала болезненным пристрастием к лекарствам, то только по их вине».
Если обратить свое внимание к Юнис Мёррей, то она, пребывая с Мэрилин, жила наполненной жизнью, обитала на вилле, представляющей собой копию ее собственного давнего дома, общалась с молодой женщиной, которую воспринимала как дочь, и помогала человеку, являвшемуся для нее суррогатом мужа. Однако под влиянием случившегося она сломалась; в некотором смысле Юнис, введя Мэрилин снотворное, как бы закрыла данный раздел своей жизни, хотя сделала это бессознательно и не отдавала себе отчета в последствиях данного акта. Она являлась марионеткой Ральфа Гринсона — определение не слишком красивое, но вполне адекватное применительно к психически неуравновешенной и зависящей от него женщины, которая должна была себя чувствовать именно так, когда через двадцать пять лет, в восьмидесятипятилетнем возрасте сетовала: «Ах, ну почему я в мои-то годы должна держать случившееся в тайне?»
Необычайная поглощенность двух главных опекунов Мэрилин собою и наблюдавшееся у них раздвоение личности не позволили им разглядеть актрису в наиболее счастливый период ее жизни, на этапе, сулившем ей прекрасное будущее, и одновременно не воспрепятствовали им в непрестанном стремлении сделать актрису зависимой от себя и только от себя.
И в довершение всего опекуны Мэрилин не могли снести того, что она отвергает их назойливую опеку. «Мы потеряли ее», — с сарказмом сказал Гринсон, обращаясь к Мёррей. Оба они согласились с этим утверждением: в некотором смысле они потеряли ее еще раньше, когда Мэрилин приняла решение освободиться от них.
Возможно, Ральф Гринсон как-то помогал тем пациентам, к которым не испытывал маниакальной привязанности. Но в личной и профессиональной жизни он в большой степени оказался неудачником, эгоцентриком, первостатейным актером, лгуном, завидовавшим чужой славе, человеком, обуянным желанием безраздельно владеть, тираном, который мог считаться превосходным психотерапевтом
Гринсон не мог согласиться с мыслью о близком расставании с Мэрилин, о том, что он будет окончательно отвергнут своей категоричной пациенткой. Поэтому он считал ее человеком, которого ему не удалось покорить, и в конечном итоге отнесся к актрисе типичным для себя образом: капризно, — а также поставил ее в опасную ситуацию. Быть может, в сумрачных закоулках его сознания появилась мысль, пробуждающая страх, а возможно, и надежду, — мысль, что его легкомысленность приведет к трагедии.
В этом и состоит трагедия смерти Мэрилин Монро. На протяжении последних месяцев жизни она преобразилась в совершенно другую, отважную и зрелую женщину, как это доказывают все ее действия, интервью, контакты с людьми и выступления. Наконец-то, как в один голос заявляют самые близкие к ней люди, она сама стала принимать решения по поводу собственной жизни; она начала отгонять от себя злых духов, которые преследовали ее столь долго. Мэрилин никогда не осуждала тех, кто ранил или обманул ее, а сейчас ее отношение к миру стало еще более благожелательным и она больше, чем когда-либо ранее, проявляла заботу о тех людях, с которыми ей приходилось так или иначе сталкиваться. Даже если смотреть на актрису только под этим углом зрения, нельзя не оценить достоинств ее натуры: Мэрилин не очерняла мужей или любовников ради сиюминутной выигрышной фразы в интервью; она не играла на жалости к себе; она проявляла добрые чувства к Исидору Миллеру, к детям Артура Миллера и к сыну Джо Ди Маджио. У нее были великолепные, прямо-таки чудесные планы на будущее: возвращение к Джо, новые роли в кино, разрыв со своими недоброжелателями, с дурными воспоминаниями о прошлом.
Такой дух оптимизма уже однажды вселялся в нее, когда она в первый раз покидала Голливуд в 1955 году. Уже тогда Мэрилин чувствовала, что ее жизнь складывается не так, как нужно. Сейчас это чувство вернулось, и оно должно было иметь нечто общее с Джо Ди Маджио — хотя не только, поскольку их любовь наверняка уже не была тем страстным чувством, которое только начинает расцветать, и оба они были слишком разумны и рассудительны, чтобы не отдавать себе отчета, сколь многое им еще предстоит между собой согласовать. «Передо мной простирается будущее, и я не могу его дождаться», — сказала недавно Мэрилин одному репортеру. Энтузиазм и смирение, а также свежепробудившиеся надежды были связаны в ней с потребностью действовать, достигнуть в жизни чего-то большего — и редко случается, чтобы столь благородное и благодатное сердце было так жестоко остановлено.
И воистину остановлено. Ведь Мэрилин Монро умерла по вине людей, которые считали своим призванием ее спасение — причем они занимались этим не для ее блага, а ради собственных интересов. Они хотели владеть ею как своей собственностью. Смерть Мэрилин Монро придает новое значение ходовой фразе «сумрачные стороны калифорнийской жизни».
В субботу, ближе к вечеру, Мэрилин начала писать весточку Джо, приезда которого с нетерпением ждала; было бы приятно думать, что эти слова заносились актрисой на бумагу после его звонка. Но что-то помешало ей, и сложенный листок был найден в ее записной книжке с номерами телефонов. Когда — прежде, чем тело Мэрилин на следующее утро забрали в морг, — весь дом перевернули в поисках ее прощального письма, эту книжку не тронули или, может быть, письмо деликатно оставили на своем месте. Оно полно любви и не окончено — как ее жизнь: