Мерило истины

Злотников Роман Валерьевич

— Дыши, — приказал Олег. — Дыши!

Сомик закашлялся еще сильнее. Олег отнял руки от его горла. Сообразив, наконец, кто перед ним, Женя вдруг испуганно задвигался, стараясь отползти от Олега подальше.

— Дыши! — строго прикрикнул на него Олег. — Сюминут не надобно много шевелиться.

— Нельзя… — мучительно прохрипел Сомик. — Нельзя… с тобой… разговаривать… Отойди! А то… хуже будет… и мне… и тебе…

— Хуже? — удивленно приподнял брови Трегрей.

— Ты ведь — сука… — подтвердил Сомик. — Уходи, а то нас вместе увидят!..

— Вот

оно что, — проговорил Олег и сделал попытку подняться.

Женя неожиданно ухватил его за руку:

— Не уходи! — выкрикнул он и заплакал.

Видно, он опомнился окончательно, вспомнив, что, собственно, с ним произошло. Рыдания явно причиняли ему сильную боль, он непрерывно хрипяще перхал, хватался одной рукой за горло и грудь, а второй рукой все так же крепко держал Олега, не отпускал.

— Я и не намеревался уходить, — произнес Трегрей. Наклонился к Жене и спросил:

— Зачем ты это сделал?

— Зачем?! — сквозь слезы выпалил Сомик. — А то непонятно, что ли?.. Совсем дурак, что ли?.. Не надо было… — выталкивал Сомик натужные фразы через измятую гортань, — мне мешать… Спаситель, блин… Что теперь-то?! Я больше не могу!.. Не могу, понимаешь ты?! Они все… все надо мной измываются. И никто… никто не заступится… Офицерам по фигу! Всем по фигу… Лучше бы ты меня не трогал! Сейчас-то что мне делать? А?! Что?! Я больше не хочу… здесь! Я больше не могу… Здесь — ужас! Ужас!..

Олег смотрел на него внимательно и серьезно.

— Не вполне понимаю… — сказал он, — в чем ты увидел… как ты говоришь — ужас? Такой, что надобно было пытаться лишать себя жизни?

— Не понимаешь? Ты что, Гуманоид? Тебя самого… не гнобят разве? А мне… Мне еще в десять раз больше достается!.. Ты… еще и половины не знаешь… чего мне пришлось пережить!..

— Вперво, соблаговоли угомониться…

— Угомониться? — всхлипнул Сомик. — Это — не-вы-но-си-мо! Надо было бежать… куда угодно… прятаться… Лучше… в каком-нибудь погребе жить — хоть до тридцатника, только не попадать сюда! Я так и так скоро подохну! От этих маршей и кроссов, от турников и рукоходов… У меня внутри все… как будто разорвано… Все тело болит. А они… еще и работать заставляют… Ни на минуту нельзя присесть отдохнуть. Даже поесть нормально который день не могу…

— Физические нагружения для будущего воина — вещь бессомненно необходимая, — суховато произнес Олег, чуть отстраняясь от Сомика. — К ним просто надобно привыкнуть, чтобы в дальнейшем они не казались чрезмерными. К слову сказать, мне они никогда и не представлялись даже довольно серьезными, и я спервоначалу немало был удивлен тому, сколько среди новобранцев оказалось тех, кто не был к этим нагружениям готов. И если ты вдруг осознал себя слабейшим из слабых, разве это повод для свершения той мерзости, кою ты задумал?

— Ты издеваешься? — вздрогнул в очередном всхлипе Сомик и выпустил руку Олега. — Что же мне прикажешь еще делать? Если… если со всех сторон так обложили… что жизни никакой нет?

— Усерднее тренироваться, — ответил Трегрей

таким тоном, будто говорил нечто само собой разумеющееся. — Что же еще?

— Тренироваться?.. Когда меня гнобят все, кому не лень!

— Потому что ты позволяешь им это.

— А как не позволить?! Они же… они же тогда…

— Что?

— Ну… а то ты не знаешь — что…

— Не знаю, — отрезал Олег. Чем дольше он вел разговор с Женей, тем суше и строже звучал его голос. — Что? Убьют тебя?

— Ну… А кто их знает?! Мало случаев таких? Убьют и… концы в воду!

— Но ты ведь сам сюминут намеревался убить себя. Значит, не страх смерти заставляет тебя терпеть унижения?

— Покалечат! Инвалидом оставят! Без рук, без ног! А это может и похуже смерти быть — в восемнадцать-то лет! Меня прямо сегодня после отбоя бить собрались! Всем взводом! Ты ведь знаешь! Ты ведь слышал!

— Я уже говорил сегодня в столовой: то, что вы с Александром и Игорем открестились от обещания защищать друг друга, не снимает с меня ответственности за вас троих и прочих солдат. Бессомненно, ты опасался зря. Я бы не допустил, чтобы тебя избили.

— Да-а… зря опасался… — Сомик зашваркал ладонями по лицу, — мало ли что ты говорил… Ты еще говорил, что воспитанием и обучением должны заниматься те, кто… это самое… призван к тому долгом. А не те, кому это выгодно… Тоже говорил, что, мол, это гнусно и ты этого не допустишь… И что? Одни понты только… Сержанты помыкают нами, как хотят, и все их слушаются. И ты в том числе! Бегаешь как миленький, отжимаешься… слушаешься их.

— Я, как и ты, клялся строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников. Следовательно: подчиняться сержантам — часть моего долга. И твоего. Другое дело, что прежде, чем избирать определенную методу воспитания, командирам вперво надобно было убедиться, имеются ли у воспитуемых ресурсы выдержать ее.

— Мой долг! И издевательства сносить — тоже долг? Когда они… специально натравливают на меня весь взвод! Как будто, чтобы я подтянулся к уровню других, а на самом деле — чтобы посмеяться… Я ж не виноват, что я такой — все могут, а я не могу… На меня теперь из-за них никто спокойно смотреть не может. Ржут, шпыняют, обзывают по-всякому…

Олег, до того стоявший у скрюченного на земле Сомика на коленях, поднялся во весь рост. Позади него послышались торопливые шаги. И сдавленные голоса:

— Вот он! И этот придурок здесь…

— Гусь, ты чего стоишь, наблюдаешь? Живо волоки обоих в казарму! Там Бородуля нарисовался, чухает пока, в чем дело… Живо, пока он кипешовать не начал!

— Помимо физических нагружений, воин должен выдерживать и психологические, — не оборачиваясь, проговорил Трегрей. — Суть не в том, что сержанты жестоки (а это, бессомненно, так). Суть в том, что ты слаб. И телом, и духом слаб: немощен и труслив. На срочной службе новобранец приготовляется к войне. А воин напросте не может быть слабым. Иначе он не имеет права называться воином…