Мертвая роза
Шрифт:
– Все нормально, мам, – привычно пробормотала Настя, собираясь для предстоящего разговора.
И он, конечно же, не замедлил последовать.
– Что-то не так? – Мама сняла сапоги и заглянула в комнату. – Что это ты сидишь без света? – И она тут же включила лампу.
«Мам, не сердись, но у меня нет таланта…», «Мам, ты, конечно, всегда желала мне добра и хотела, чтобы из меня получилась пианистка, но, похоже, я из тех неудачников…», «Мам, мне сегодня сказали, что у меня нет ни души, ни эмоций, наверное, я зря ходила в музыкальную школу…» – вертелось на языке
– Так, – протянула она, щурясь на яркий свет. – Ты же не расстроишься. Знаешь, с концертом… – горло сдавил спазм, и девушка замолчала, не в силах продолжить.
– Что с концертом? – Мама пошарила в кармане, извлекла оттуда сигарету и зажигалку и закурила. Она всегда курила, когда нервничала.
– Ты не волнуйся, как-нибудь в другой раз… – протянула Настя, пялясь в отвратительный цветной ковер у себя под ногами.
– Тебя не допустили к участию в концерте?! – Мама смотрела на дочь с презрением, словно обнаружила в ней какое-то уродство, которого отчего-то не замечала раньше, например лишнюю пару рук или второй нос.
Настя не ответила – что уж тут скажешь, все и так ясно.
– Та-ак, – мама присела на подлокотник дивана и выпустила изо рта густой клуб дыма.
«Словно извергающий пламя дракон», – неуместно подумалось Насте.
– Та-ак, – повторила мама. – Значит, все, что я делаю для тебя, тебе абсолютно не нужно. Может, я тебя слишком нагружаю, а? Может, ты вкалываешь, как Золушка, а по ночам еще скребешь сковородки и перебираешь горох и чечевицу? Ну скажи, а?
– Нет, – прошептала Настя, чувствуя себя уже совсем глупо.
– А раз «нет», то почему ты не можешь нормально выполнять тот минимум, который от тебя требуется?!
– Я… – Настино лицо побледнело, словно с него разом стерли все краски. – Я старалась, но… может, у меня просто нет способностей. Манана Гурамовна сказала…
– Тебе просто лень заниматься! Настоящие пианистки работают над собой ежедневно! Понимаешь! Это очень тяжелый труд! Вот сколько часов ты занималась сегодня?
– Я…
– Разъякалась! – Мама глубоко затянулась и выдохнула очередную порцию едкого дыма. – Стараться нужно! Или ты думаешь, у меня много денег, чтобы оплачивать твои бесполезные, да, именно бесполезные, занятия в музыкальной школе, а к тому же заказывать тебе дорогущие платья для концерта, на которые тебя в итоге не пускают?!
– Но я же не просила!..
– Ты бы лучше вообще помолчала!
И тут у Насти словно в голове сорвало последнюю гайку.
– Я и так все время молчу! – крикнула она, вскочив с кресла. – Я устала от своего молчания! Мне надоело делать все, как ты хочешь! Есть же у меня право на собственную жизнь или нет?
– Настя! Что с тобой? – Мама удивленно смотрела на нее, а девушка уже бросилась в прихожую, сунула ноги в кроссовки и, схватив в охапку куртку, выскочила из квартиры.
Кровь тревожно пульсировала в висках, а в горле стоял горький ком.
«Да, я неудачница, но кто в этом виноват? Да, я невидимка, персона нон грата. Но почему я стала изгоем и кто же это, спрашивается, воспитал
Настя бежала по лестнице, все еще продолжая мысленно вести диалог с матерью. Девушка с грохотом захлопнула за собой подъездную дверь, словно отсекая от себя всю прошлую жизнь. Она чувствовала, как жарко горят ее щеки. В груди тугой пружиной свернулась обида, так и рвущаяся наружу.
Холодный ноябрьский ветер – на календаре уже третье ноября, это вам не шутка – ударил Насте в лицо, немного приведя девушку в чувство. Она на секунду остановилась, жадно дыша студеным, напитанным влагой воздухом. Ей срочно требовалось что-то хорошее. То, что помогло бы ей отдышаться, залечить раны и начать, вернее, продолжить жить как прежде.
И она подумала о нем – о том мальчике из перехода… Его отчаянно грустных горчично-медовых глазах, светлых волосах, небрежно-длинных, тонких запястьях и потрясающем одиночестве. Настя не видела никого, кто был бы так же одинок среди толпы. Она смотрела на него уже третью неделю. Он приходил в переход не каждый день. Примерно два-три раза в неделю, с пяти до семи. Но каждый раз в это время она оказывалась там. Просто так, чтобы взглянуть на него, чтобы послушать глубокий голос и увидеть на бледной щеке густую тень от длинных ресниц.
Вот и сейчас после ужасной ссоры с матерью Настя направилась к заветному переходу.
В кармане куртки запиликал мобильник. Очевидно, мама докурила очередную сигарету и созрела для следующей порции нотаций. Настя сбросила звонок и отключила телефон. Разговаривать с матерью ей не хотелось. Ей вообще не хотелось ни с кем разговаривать. Разве хоть кто-то способен ее понять? Попробуйте поживите в трясине, засосавшей вас уже по самый подбородок, когда в вашей жизни ничего не меняется, вы тупо бултыхаетесь на месте, а ваши дни похожи на бледные ксерокопии – и все, заметим, абсолютно бессмысленные. Мрак!
Да, Настя была примерной девочкой. Училась, ходила в свою долбаную музыкальную школу, а иногда тупо таскалась по улице с Соней Петровой – вовсе не потому, что они такие вот замечательные подружки, а потому, что у Сони тоже не было своей компании. С кем водиться изгою – только с другим изгоем. Вместе с Соней они, должно быть, представляли умопомрачительное зрелище: две серые мышки, две бледные моли, две невидимки. Даже парни, тусящие на углу школы и задирающие всех проходящих мимо более-менее симпатичных девчонок, никогда не сказали им с Соней ни слова! Даже не окликнули ни разу! Нет, Насте они и даром не нужны, однако чувствовать себя невидимкой чертовски неприятно. Вроде и не урод. Лицо приятное, и волосы пшенично-рыжие, густые. А вот на лбу, наверное, огромная печать: «Я ИЗГОЙ! НЕ ПОДХОДИТЬ!» Горько и отвратительно.