Мертвая тишина
Шрифт:
– Исчезни.
Она обиженно надувает потрескавшиеся желтоватые губы.
– С момента её появления в нашем доме ты недопустимо груб, милый»
Пожимаю плечами, посылая её мысленно к чёрту. И понимая, что костлявая сука права. Отчаянно права во всём, что касается этой женщины.
Я опустился на колени рядом с кроватью.
Красивая. Даже сейчас, истощённая родами и голодом.
«-О, эти кроваво-красные борозды на её груди и животе однозначно появились после родов.
Тварь осторожно приподнимает ткань, тыча пальцем на следы от ран на теле
– Замолчи.
– Не могу, - разводит руками, - я вообще-то за новой порцией боли пришла.
– Она спит, - чёрные ресницы еле заметно подрагивают, зрачки под тонкими, почти прозрачными веками обеспокоенно мечутся. Что снится тебе, Марианна?
– Ставлю своё новое платье, - тварь окинула гордым взглядом черную рвань, в которую сегодня облачилась, - что ей снится, как ты истязаешь её.
– Заткнись!
– А что я? Вот смотри, смотрииии, - тварь радостно хлопает ладонями, заставляя зарычать, - вздрогнула. Это, наверное, когда ты на неё набросился и едва не разодрал голыми руками!
– Я сказал, исчезни!
– Не могу, я голодная. Накорми меня, Ник.
Она оборачивается ко мне, раскрывая зловонную пасть, длинный змеиный язык с шипением облизывает тонкие губы.
– Ты не мучил эту шлюху несколько дней. Я хочу её криков, Ник.
Тварь откидывает одеяло в сторону и склоняется над головой Марианны, шумно втягивая в себя её дыхание.
– Я хочу боль. Много боли. Ты не можешь обманывать меня смертями нейтралов. У них почти нет эмоций. Только страх. Это невкусно, Ник.
– Уйди, - процедить сквозь зубы, сжимая ладони в кулаки, испытывая желание оторвать её лысый череп к чертям собачьим.
– Она прекрасна, ты прав, - её голос всё больше похож на шипение змеи, язык извивается над лицом Марианны, вытанцовывая в воздухе, - она прекрасна, даже когда орёт от дикого ужаса.
Тварь закатывает глаза, вспоминая, а всё сильнее впиваюсь когтями в кожу рук, желая вонзиться в её улыбающееся отвратительное лицо, вырвать эту улыбку желтыми кривыми клыками. А ещё не видеть перед своими глазами воспоминания другого лица. Марианны. С огромными сиреневыми глазами, наполненными самым настоящим страхом. И не позволять себе думать о том, как на дне зрачков её плескалась боль. Тягучая, вязкая боль В зрачках, в которых я видел не своё лицо, склонившееся над ней, а чужое, ожесточённое, злое, полное ненависти. Лицо Зверя, разъярённо рычащего, искажённое гневом и наслаждением от каждого вздоха её боли, которую сам Зверь жадно поглощал.
– Мне нравится, что она настолько слаба, что не в состоянии регенерировать.
Тварь раскачивается над спящей женщиной.
А я не могу оторвать взгляда от раздвоенного языка. Если прикоснётся к ней – убью на хрен. И будь что будет. Понятия не имею, как. Но убью. Моя она. Только мне и наказывать.
– Обидно, - тварь зло посмотрела на меня, - как слушать о твоих страданиях, так запросто, а как поделиться такой вкусной добычей, так жалко?
– Я сказал, она моя! Дотронешься – голову разобью об эти грёбаные стены, но уничтожу тебя, слышишь?
Тварь громко расхохоталась. Настолько громко, что показалось, этот гнусный хохот Марианну разбудит.
– Успокойся, Мокану. У меня и в мыслях не было убивать твою шлюху. Зачем мне утруждать себя, если всё это замечательно делаешь ты сам? А теперь покорми меня, Ник. Покорми меня сам, и если ты хорошо постараешься, то, может быть, оставлю
Невиданная щедрость со стороны этой высокомерной дряни, приходившей в неистовство каждый раз, когда я оказывался в своей комнате рядом с Марианной. Она говорила, брызгая своей ядовитой слюной, что не хочет позволить мне снова поддаться «чарам этой дешёвой девки», и продолжала втыкать ножи-напоминания в развороченные раны, прокручивая их там и резко выдёргивая пилообразные лезвия. Идиотка. Если бы понимала, что Марианна со всем этим прекрасно справлялась одна.
Парадокс, пока она спала, свернувшись калачиком, я мог сидеть возле неё часами, зажмурившись и слушая тихое дыхание. Иногда в такие моменты в голове вспыхивали эпизоды прошлого, в которых мы с ней вместе скачем наперегонки на лошадях или едем на машине на дикой скорости. Короткое мгновение, в которое я успеваю почувствовать её мягкую ладонь на своей ноге в то время, как моя нагло шарит под её платьем. Самое сложное после этих воспоминаний не думать о том, каким в них был её взгляд, как выворачивал он наружу своей абсолютной любовью вперемешку с дикой страстью. Возможно, я всё ещё до хрена чего не помнил, возможно, ритуал Курда вернул мне не все воспоминания, но я понимал одно – так на меня ещё никто и никогда не смотрел. Понимал, и тогда ножи вонзались в мою плоть с ещё большей силой и злостью. Из-за осознания, что всё это – не более чем игра с её стороны.
Но всё это длилось несколько часов и поглощалось чёрной, тягучей и вязкой ненавистью каждый раз, когда она открывала глаза. Стоило только увидеть её сиреневый взгляд и мне сносило крышу. Потому что в нём я видел одно слово, агрессивно сверкавшее подобно неоновой рекламе. Ложь. Чёрными вспышками с ядовито-красными прожилками ярости, они впиваются в тело, алчно жаждая причинить боль. И первое время наслаждаясь тем, как искажает эта боль её черты. Первое время. Затем её поведение поменяется. Марианна не перестанет бояться. Но с каждым днём страх в её глазах будет становиться всё прозрачнее на фоне странной, почти безумной решимости. И я понятия не имел, какой и почему. Знал только, что она раздражает, что вызывает желание затушить её самыми изощрёнными способами. Тварь во мне начинала в такие моменты с воплями носиться по нашей с ней маленькой пещере, истошно требуя убить Марианну. Словно чувствуя в ней соперницу.
***
Лизард стоял в подвале, сложив руки на груди и бесстрастно глядя на раскачивавшегося на стуле носферату, громко оравшего какую-то песню. Слова было невозможно разобрать, так как ублюдку выбили половину зубов, но некоторые матерные всё же слух различал.
Нейтрал повернулся ко мне, вздёрнув бровь.
– Ничего не знает. Удалось вскрыть только воспоминания.
Отпустил его и встал напротив связанного Рино, замершего и замолчавшего. Я подождал, пока ножки стула опустятся на пол.
– О, любимый дядя. Здравствуй! Проходи, присаживайся.
– Не паясничай, Смерть.
– Я бы предложил тебе виски, - он смачно выплюнул сгусток крови, - но у меня связаны руки.
– Будешь и дальше похабщину свою орать, ещё и кляп в рот вставим.
– Я не виноват, что у вас нет радио.
Ублюдок. Кривит рот, а у самого в глазах чёрными клубами дым ненависти.
– Говори, Смерть. Ты ведь многое сказать хочешь. По взгляду вижу. В другой раз такой возможности не представится.