Мертвецы не танцуют, Острогин Макс

Мертвецы не танцуют

на обложку

Острогин Макс

Шрифт:

Егор подбирает ведро и удаляется, шаркая ногами.

Я остаюсь с Алисой.

Молчим. Только крыса хрустит сухарем, да перекатываются на ветру звонкие гильзы.

Хочется поговорить. Спросить, узнать. Но страшно. Ладно, потом, успеем.

Моя каталка стоит рядом с полкой, на ней книги. Большие, тяжелые, в таких обычно картинки. Я дотягиваюсь до ближайшей, с трудом устраиваю ее на животе.

Современные

художники. Культура. Современные… Знавал я одного современного, но недолго…

Листаю. Очень быстро выясняется, что время всегда одинаковое. Бойко рисовали раньше, бойко, почти как сейчас.

Москва, вид сверху. С птичьего полета вроде как, тогда еще птицы летали и во множестве. Я такую же картину видел, у Япета, в одном из старых альбомов.

Если просто смотреть, то обычная вроде как картина, город и все присущие ему признаки: реки, мосты, кварталы, коммуникации над и коммуникации под, все как полагается. Но есть и секрет, второе дно, не различимое нормальным взглядом. Под изображением особая инструкция, научающая, как смотреть по-другому. Чуть скосить глаза к носу, постараться смотреть не на, а сквозь, так, словно картинка находится чуть дальше своего реального расположения, расслабить глазные мышцы, распустить ось зрения, и вот видно уже другое.

Зеленые кишки труб и тоннелей, вываливающиеся из распухшего чрева, острые кости подземных путей, протыкающие серую кожу асфальта, провалы – как глубокие язвы, сквозь которые видны перепутанные сухожилия и больные бубонные вены. Черная кровь из лопнувших тромбов бензостанций. Концентрическая сыпь навсегда остановившихся в красном светофоров. Иглы энергетических мачт, как спицы экзоскелетов, стягивающие сломанные ребра кварталов, мосты, как медицинские стяжки, скрепляющие расползающиеся части районов. Лишаи парков и мокнущая экзема забродивших прудов. Нарывы стадионов и пролежни переулков, и если осторожно отдалить альбом от себя, то видно станет окончательно – мертвец, стухший, с истлевшими конечностями и объеденным черепом, и дороги уже не дороги, а плоские солитеры, и мелкие люди на улицах похожи на мух, а машины на червей, въедающихся в догнивающую кожу.

Возвращается Егор с ведром.

– Вы огни видели? – спрашивает он. – Когда сюда шли?

– Нет, – отвечаю я.

– Да… Огни появляются. На севере. Можно вечером

посмотреть.

– Обязательно. Посмотрим.

– Вчера красные были. Висели, висели, а потом в разные стороны – и разлетелись. Отчего огни, а?

– Не знаю. Выясним.

Выясним. Вот полежу еще немного и встану. Через месяц. Ну, через полтора.

– У нас еще много работы, – говорю я.

– Работы… А разве мы… Разве ты не собираешься домой возвращаться?

– Нет. Зачем? Это старая жизнь, нужно искать новую.

– Где?

Я киваю в сторону севера.

– Старший говорил, что на севере есть ответы.

– Тебе очень нужны ответы?

– С некоторых пор. Видишь ли, Егор, с некоторых пор меня интересуют ответы. Потому что мне все это немного надоело. Вот эта вся жизнь.

На самом деле надоела. Люди могут жить по-другому. И должны жить по-другому. Старший. Он полагал, что все из-за Нижнего Метро. Курок думал, что из-за пришельцев. Гомер считал, что разверзлась преисподняя. Кто-то да прав. Посмотрим. Я одно знаю – после зимы всегда лето. По-другому никак. Старший верил, что все это можно прекратить.

И я тоже верю.

– Через месяц отправимся на север, – говорю я. – Надо запастись теплой одеждой.

– Но ты же совсем не ходишь…

– Сегодня не хожу, завтра хожу. Я иду на поправку. У тебя есть что-нибудь для зимы?

Егор пожимает плечами. Видно, что идея ему не нравится.

– Есть?

– Для зимы у нас слон, – отвечает Егор. – В нем тепло.

– Отлично. Слон. Пересидим в слоне. Я, ты и Алиса…

– Как? – удивляется Егор. – Она тоже?

– А как же? Не на улице же ее оставлять. Не расстраивайся, до зимы еще далеко, борода успеет отрасти.

Егор начинает потирать подбородок

Алиса смотрит в стену.