Мертвецы не тоскуют по золоту

Март Михаил

— Ладно, Куприянов сам доложит. Что у тебя?

— Мы связались с Новосибирском, как вы просили. Картина такая. Нина Сергеевна Чайка умерла пять месяцев назад в возрасте сорока девяти лет от рака легких. Ее сын, Григорий Эдуардович Чайка тридцати двух лет, женат на Алевтине Владимировне Кузнецовой. Всю жизнь прожил вместе с матерью, никогда в наших краях не бывал. Однако, по утверждению жены Григория, их семья получала пособие из Петербурга. Ежемесячно по пятьсот долларов по курсу, но в рублях. Кто присылал деньги, знала только покойная мать. Три месяца назад Григорий сказал жене, что едет в Сосновый Бор за своим наследством. В подробности он не вдавался. Взял билет на самолет и улетел. Мы нашли этот корешок. Дальше

следы Григория Чайки теряются. Через два месяца жена выехала следом за мужем. Она обращалась в милицию, и ей обещали помочь, но до сих пор ответа она не получила. Мы поняли эту историю так, будто сын нашел в Сосновом Бору своего отца и решил его навестить и потребовать денег. Мы знали, что у Эдуарда Кобовича Чайки есть сын. Но тот, кого мы знаем, жил с отцом, а не с матерью и учился в Москве, а не за границей. Мы дали еще один запрос в Новосибирск и получили фотографию пропавшего молодого человека. — Корниенко встал и передал фотографию Трифонову.

Следователь выпрямился.

— Черт! Это же тот самый парень, которого убили кортиком в саду Ветровых.

— Он самый, товарищ полковник. Жена убитого дала нам описание вещей, в которых он уехал из дома. Синий свитер, белая рубашка, черные джинсы и белые кроссовки. Все эти вещи, кроме кроссовок, мы обнаружили в пещере возле клеток. Парень приехал сюда в конце июля, а убили его пятнадцатого сентября. Все остальное время, как мы предполагаем, его содержали в казематах тоннеля.

— Вы установили, кто хозяйничает на Зеленом мысе?

— Монастырь и прилегающие территории куплены Максимом Ветровым. Создан проект по реконструкции монастыря и превращению его в туристический комплекс. Местные власти приветствовали эту идею и отдали Ветрову Зеленый мыс задаром, лишь бы там что-нибудь делалось. У области на культуру денег нет.

Трифонов почесал затылок.

— Значит, без ведома Ветрова никто не мог строить тюрьмы в катакомбах монастыря.

— Если он не доверил подряд на работы сомнительным личностям. Теперь дальше. Мы поинтересовались вторым сыном Чайки. Его также зовут Григорий. Но ему двадцать семь годков. Десять лет назад Эдуард Чайка объехал полстраны. Детские колонии, приюты, приемники-распределители, и в одном из детских домов выбрал себе шестнадцатилетнего юношу с большими перспективами. В итоге он усыновил мальчика, который лишился родителей в девять лет. Дал ему новое имя и свою фамилию. Григорий рос в очень хороших условиях и получил прекрасное образование. Об остальном можно догадываться. Если Чайка посылал сыну в Новосибирск такие щедрые алименты до тридцати двух лет, то почему он не позвал его к себе, а усыновил чужого юношу? Жена новосибирского Григория никогда ничего не слышала об отце мужа ни от него, ни от свекрови. И мы не можем однозначно сказать, кто и с какой целью упрятал приехавшего к отцу из Сибири паренька за решетку и почему его убили спустя полтора месяца. А главное, зачем это сделали в саду Максима Ветрова? Вопросов много, ответов нет.

— Ищите ответы, Корниенко.

В кабинет вошел оперативник в штатском.

— Александр Иваныч, художник пришел в себя. Парень на грани.

— Что это значит?

— Наркоман, требует укол. Что делать?

— Где он?

— В кабинете начальника. С ним двое ребят. С трудом удерживают. Буянит.

Трифонов встал из-за стола.

— Попробуем найти компромисс. Вызовите врача к нему.

— Врач на месте, но без вас колоть его не будет. У него в чемоданчике только одна ампула морфия. Лекарство подотчетное.

— Разберемся.

Илья Сироткин сидел на стуле. Руки были сцеплены наручниками за спиной, он мотал головой и выл. Лицо заливал мелкий пот, глаза вылезли из орбит, и он поливал присутствующих отборной бранью.

— Что скажете, доктор? — спросил Трифонов у врача.

— В таком состоянии он говорить не сможет.

Трифонов

подошел к художнику и схватил его за волосы.

— Ты готов говорить, парень?

— Укол!

— В обмен на чистосердечное признание.

— Мне скрывать нечего. Укол!

Трифонов кивнул врачу, и тот полез в саквояж.

— Позовите стенографистку и принесите диктофон из моего кабинета, дал приказ следователь стоявшему в дверях офицеру.

Через десять минут все были готовы. Сироткин обмяк и успокоился. Глаза заблестели, а губы покрылись белым налетом.

— Снимите наручники и усадите его в кресло.

— И сигарету, — пробормотал Сироткин.

Он сделал глубокую затяжку и взглянул на Трифонова.

— Я ни о чем не жалею. Я выполнил свой долг.

— А потом пошел подставлять свою башку под пулю?

— Здесь какая-то ошибка. Стреляли не в меня.

— Давай-ка, дружок, вместе разберемся в твоих проблемах. С Викой ты познакомился в Москве?

— Да. Это случилось прошлой весной. Точнее, полтора года назад. Я получил солидный гонорар за оформление спектакля. Половину денег я просадил на бегах и ушел в запой. Дело кончилось белой горячкой. Меня отправили в психушку. К сожалению, такое случалось со мной и раньше. После смерти моего отца мать уехала с каким-то моряком, который терпеть не мог детей. До десяти лет меня воспитывала бабушка, а потом и она умерла. Приходилось ночевать по родственникам. Больше месяца меня не держали в одном месте и отфутболивали в другую семью. Чужой ребенок мало кому нужен.

Не помню, кто первый меня сдал в психушку. Паренек я был своеобразный, непокорный, с собственным представлением о жизни. Но мне удалось выучиться на художника, а в двадцать лет я по настоянию врачей получил однокомнатную квартиру. Потом женился. Но когда жена узнала, что я состою на учете, она меня бросила. Никто не хочет рожать детей от шизофреников. В диагнозе я до сих пор не уверен, но клеймо, поставленное в детстве, приходится носить всю оставшуюся жизнь.

Итак, я очередной раз угодил за стальные двери районной психбольницы. Виктория Юрьевна Карамова показалась мне необычным врачом. Молода, красива, обаятельна, с вкрадчивым мягким голосом и нежной мягкой улыбкой. Пару недель я находился в полубессознательном состоянии. Галлюцинации, бред, беспричинный страх, одним словом — не приведи Господь. Когда тебе колют психотропные лекарства, перестаешь реагировать на окружающий мир. Со временем мне стали колоть витамины, и я начал восстанавливать силы.

И вдруг случилось что-то непонятное. Во мне появились нежные чувства, и не просто чувства. Я влюбился. Я боялся смотреть ей в глаза, будто стоял перед ней голый. Больные редко любят своих врачей, но я уже говорил, Вика не походила на обычного психиатра. Человек знает всю твою подноготную, историю болезни, а это — открытая книга, где записаны подробности и поклепы родственников, а иногда и соседей. Меня доставляли в больницу в смирительной рубашке и клали на "растяжку". И каждый раз мое досье пополнялось на несколько страниц.

Вика знала обо мне все. Одно это заставляло больных ненавидеть врачей. А я? А я влюбился. То ли она мне казалась идеалом женщины, то ли меня сжигало одиночество. После ухода жены я боялся женщин. Это был сильный ожог. Приходилось таскать домой шлюх с вокзалов на одну ночь. Как правило, они меня грабили и взамен оставляли букет венерических болезней. Но завести себе постоянную подружку я не решался. Боялся влюбиться. Боялся страданий.

В больнице меня продержали два месяца, а потом выписали. Мне кажется, я сумел скрыть от Вики свои чувства. Вернувшись к своему одиночеству, я день и ночь думал только о ней. Жизнь без этой женщины казалась мне невыносимой. Сидя перед этюдником, я писал ее портреты и завешивал ими стены. Вскоре обои скрылись под листами набросков, эскизов, рисунков и картин.