Мертвое море
Шрифт:
Элизабет закричала еще раз, и те нити рывком увлекли ее вверх.
Джордж вскинул ракетницу. Хотел было прожечь дыру в этом кошмаре, но в последний момент заколебался. Потому что из тумана вынырнула какая-то фигура, нечто, словно сшитое из серых лохмотьев и побитых молью покрывал. Что-то болталось на одной из тех нитей, словно случайно выпавшая марионетка.
Но это была не марионетка.
Это был Кушинг. Только теперь он напоминал высохший скелет. Джорджу показалось, что он увидел позвоночник, а может, блеснувшее ребро или бедренную кость. Лишенное плоти лицо. Не больше. Чем бы ни была эта кошмарная
Элизабет была вытащена из воды, опутана этими живыми нитями. Джордж и Менхаус мельком заметили нечто гигантское, длинноногое с блестящей иссиня-черной кожей. Это был лишь намек на форму и содержание, на какое-то гигантское насекомое-кукловода. А еще глаза. Джорджу показалось, что он увидел скопление влажных, розовых глаз, похожих на дюжину склизких теннисных мячей, обернутых нейлоном.
А потом Элизабет исчезла.
Возможно, это было рефлексивно, но Джордж рванул спусковой крючок на ракетнице, и та выстрелила с глухи хлопком. Прорезала красную дорожку в тумане, похожую на след трассирующей пули. А затем взорвалась дождем оранжевых и желтых искр. Нечто издало пронзительный визг, и Джордж увидел, что тварь удирает во мглу, странно напоминая раздутый, мясистый парашют с двумя парашютистами, волочащимися позади него - Кушингом и Элизабет.
И это было ужасно.
Но еще страшнее было то, что в свете падающей ракеты, в ее мерцающем красном свете, он увидел, что там были еще и другие. Сгорбленные многоногие твари, отползающие по паутине во мглу, стараясь укрыться от света.
Кушинг исчез, Элизабет тоже. И какой-то голос подсказывал Джорджу, дикий и истеричный голос. Это будет и с тобой, если будешь мешкать!
– Разворачивай, - крикнул Джордж Менхаусу.
Менхаус непонимающе уставился на него.
– Что?
– Разворачивай, мать твою!
Менхаус подчинился, рванув рычаг и делая дуговой разворот, поднимая волну, и снова направил катер в туман. Джордж надеялся и молился, что они не сильно отклонились от курса. Перезарядив ракетницу, он стал ждать.
Ждать, что будет дальше.
Стараясь не думать о том, что только что видел. О паукообразных чудовищах, плетущих в тумане летающие сети. И о Кушинге, который меньше чем за минуту обрел вид, будто побывал в ванне с кислотой.
Они плыли все дальше и дальше.
А потом Джордж посмотрел на компас.
Стрелка двигалась.
31
Стрелка на счетчике Гейгера тоже двигалась.
Она дрожала, падала, затем начинала лениво ползти вверх. Гринберг просто смотрел на нее, испытывая, несмотря на напряжение, чувство эйфории. Наконец, пришло время. Больше не будет бумажных игр с математическими уравнениями, не будет спекуляций насчет капризов межпространственной физики, не придется прятаться в обитых свинцом сейфах, откашливая кровь и рвоту, наблюдая, как твои волосы выпадают от радиационного отравления.
Пришло время.
То самое время.
Тварь приближалась. Она шла к нему, и ни человек, ни природа, ни Бог не были способны остановить ее. Остановить эту дышащую, шипящую мерзость, прогрызающую время и пространство, словно личинка кусок мертвого мяса.
Не
Но было уже слишком поздно, и Гринберг хорошо знал это. Ибо Туманный Дьявол уже давно чувствовал его страх. Он неделями облизывал его мозг, вгрызался в мысли и высасывал соль из его подсознания с нарастающей, невероятной жадностью. Да, тщательно обрабатывал его и смаковал. Снимал с его психики один сахарный слой за другим и теперь добрался до вкусной кремовой начинки - страха. Бессмысленного, безумного человеческого страха, а это было деликатесом для Туманного Дьявола и анти-пространства. Он пометил Гринберга своим губительным дыханием, подсластил, позволил созреть, словно сочный виноград, а теперь пришел собрать урожай.
Теперь он съест его разум сырым.
Тише, тише,– предупредил себя Гринберг.
Но успокоиться не получалось. Совсем, потому что счетчик Гейгера сейчас щелкал, аналоговый индикатор метался вверх-вниз, как сумасшедший, показывая уже триста импульсов в секунду. Что значительно превышало безопасный уровень радиации. Гринберг наблюдал за стрелкой... да, пятьсот, семьсот, все выше и выше, теперь она вообще не падала. Щелчки перешли в сплошной треск и напоминали помехи старого радиоприемника. Теперь аналоговый индикатор застрял на одном месте, и Гринберг знал, что заливается трескучим роем заряженных субатомных частиц, которые прожигали его насквозь.
Боже милостивый.
Внезапно его охватил почти истеричный, суеверный ужас, нарастающий в нем словно облака ядовитого газа. И этот туман... Господи Иисусе, туман, посмотри на туман...
Туман поглотило какое-то пульсирующее свечение, которое наполняло его светом, движением и мерцающими контурами. Да, теперь он взрывался фонтанирующим, многоцветным блеском, растекающимся, словно жидкая краска, которая, казалось, капала, сочилась и собиралась в лужи, растворялась словно чернила в воде. Да, это были цвета, призмы, и растущая темная воронка бездонной черной материи, яркая и слепящая... искаженные геометрические формы, живые многогранники, которых становилось все больше. И туман был каким-то другим. Жидким, твердым, затем газообразным, потом бурлящая гниль, растущая, словно пузырь, наполняющийся грязью.
Гринберг чувствовал это, да. Чувствовал глубоко внутри. Как оно въедается ему в голову, заполняет его бунтующий разум вещами неведомыми, невидимыми, богохульными.
Его рука сжала шнур от грязной бомбы.
Он колебался.
Еще рано, еще рано, еще рано. Я должен увидеть это, я должен увидеть это. Да поможет мне бог, но я должен... увидеть... этот... кошмар...
Но некоторые боги не предназначены для глаз смертных. А глаза Гринберга были нечистыми, оскверненными. Он чувствовал, как волна жара накатывает, чтобы выжечь его глаза из глазниц. Мучительная боль пронзила ему мозг, из носа и ушей хлынула кровь, но он увидит, увидит эту тварь. Боже, да, он посмотрит на нее и познает.