Мертвое озеро
Шрифт:
Глава LVII
Часу во втором утра по Невскому проспекту ехала прекрасная коляска, обратившая общее внимание идущих и едущих странною противоположностию двух лиц, сидевших в ней. Рядом с молодым человеком, щегольски одетым, сидела худая сгорбленная старушонка в белом чепце с фалбалой и в черном ветхом салопе. Наружность старухи тоже нисколько не гармонировала с тонкими и привлекательными чертами молодого человека. Пока любопытные прохожие старались разгадать причину такого странного
– - Где же ваша квартира?
– - Ох, батюшка, кормилец мой, далеко. Куда вам забиваться в такую глушь. Я и так доплетусь.
– - Ничего. Вы мне скажите, куда вас везти.
– - В Измайловский полк, касатик.
– - А улица?
– - В Девятую роту, батюшка, в Девятую; дом Ерофеева… О-о-ох!
Старуха жалобно простонала.
– - Что, болит?
– - спросил молодой человек.
– - Ох, болит, батюшка! И как же болит. Чтоб ему, окаянному, ни дна ни покрышки!
– - прибавила старуха с негодованием.
– - Негодяй!
– - сказал молодой человек.-- Жаль, что его не поймали!
– - Ускакал, ускакал проклятый!
– - с соболезнованием, качая головой, говорила старуха.
Между тем коляска быстро проехала людные улицы в поворотила в бедную часть города; домики здесь были низенькие и малые, казавшиеся еще менее, при невероятной ширине улиц, которые не были вымощены; посреди их протекали лужи, в которых плескались утки. Колесо вязло в грязи по ступицу.
– - Вот и Девятая рота. Стой, стой, голубчик!
– - крикнула старуха кучеру.-- О-о-ох! да как же я выйду, горемычная!
– - прибавила она, когда коляска остановилась у ворот деревянного дома.
– - Я вам пособлю.
– - Ни-ни-ни, батюшка! и так, чай, надоело возиться со старухой!
– - Ничего.
Молодой человек осторожно высадил ее и спросил:
– - Ну, куда же?
– - А вон, батюшка, видишь?
И она указала ему небольшой флигель в глубине двора, вросший, казалось, в землю; ибо никак нельзя было предполагать, чтоб его строили таким низеньким. Окна в нем были маленькие, уставленные еранью.
Молодой человек подвел к нему старуху, которая сильно хромала:
– - Вы одни живете?
– - Нет, батюшка, куда одной такую квартиру нанимать!
– - отвечала старуха.-- Ольга Михайловна!
– - крикнула она, увидав в окне женскую фигуру.
Показалась полная и довольно красивая женщина лет сорока в распашном белом капоте.
– - Ахти, господи! Маремьяна Степановна! да вы, никак, хромаете?
– - воскликнула она с испугом.
– - А захромаешь, как переедут!
– - отвечала старуха.-- Моли бога, что еще жива осталась! Стала я переходить Невский, и наскочи озорник какой-то -- повалил! а сам и был таков -- ускакал! Да вот спасибо еще доброму барину.
– - Я поднял ее без чувств,-- сказал молодой человек.-- Помогите мне ввести ее в комнату; ей надобно подать помощь.
Они вошли в небольшую комнату, бедную и неопрятную, в которой помещалось несколько женщин и детей. Вид нищеты неприятно поразил молодого человека.
Девочка лет одиннадцати кинулась с испугом к старухе.
– - Вот моя дочка!
– - сказала старуха молодому человеку.
– - Положите ее, а я пришлю доктора,-- сказал он.-- Вот на
Он подал старухе довольно крупную ассигнацию; старуха не верила своим глазам.
– - Кормилец мой! чем я заслужила?
– - воскликнула она и хотела повалиться ему в ноги.
Дверь соседней комнаты тихо скрыпнула, и оттуда выглянула курчавая голова.
– - Ничего, старуха. Я богат. Приходи, когда выздоровеешь: получишь еще. Ты очень бедна?
– - Бедна, батюшка, ахти как бедна! Только и есть, что добрые господа пожалуют: тем и кормимся с дочерью. Да вот у нас жилец.
Дверь соседней комнаты поспешно затворилась, и курчавая голова исчезла.
– - Так приходи ко мне: я прикажу выдавать тебе пенсион -- десять рублей серебром в месяц.
Все бывшие в комнате ахнули!
Дверь снова скрыпнула, и голова показалась.
– - Батюшка! кормилец! благодетель!
– - воскликнула старуха.-- Целуй ручку! целуй ручку!
– - шептала она в то же время дочери, толкая ее к щедрому посетителю.
– - Вот подлинно: не знаешь, где найдешь, где потеряешь!
– - шепнула одна из бывших тут попрошаек той, которую звали Ольгой Михайловной.
– - Счастье, подлинно счастье!
– - отвечала последняя.
– - Вот уж другой пример на моем веку,-- продолжала попрошайка.-- Третьего года на моих глазах Терентьич под карету попал… Шли вместе; что бы мне угодить? так нет! Терентьич как тут был, и через то на всю жизнь счастлив стал: пенсион положили. А мне вот нет и нет счастья!
Попрошайка глубоко вздохнула.
До слуха посетителя достигли частию слова попрошайки, и сердце его болезненно сжалось. Он спешил уйти, повторив хромой старухе:
– - Приходите же ко мне.
– - Да как же найти тебя кормилец?
– - спросила старуха.
– - Ах, в самом деле! мне надо оставить вам мой адрес. Нет ли карандаша или пера?
Женщины закопошились. Стали шарить. Ни того, пи другого не оказалось.
– - Да вот у жильца, -- сказала Ольга Михайловна.-- Пожалуйте!
– - Лучше вынесите сюда. Я его обеспокою…
– - Ничего,-- возразила она и отворила дверь в комнату жильца.-- Пожалуйте!
Посетитель вошел. Первый предмет, поразивший его глаза, был молодой человек, которого лицо показалось ему знакомым.
– - Гриша!
– - воскликнул он, стараясь рассмотреть лицо молодого человека, который поспешно отвернулся.-- Гриша!
Видя, что нет возможности скрыться, молодой человек повернулся к посетителю и сказал:
– - Павел Сергеич!
Затем с минуту они ничего не говорили. Тавровский рассматривал с любопытством комнату Гриши: она была бедна; мебели в ней было только: кровать, стол и стул. На окне стоял чайник, крышка которого была опрокинута; в ней лежало немного чаю; подле, на синей бумаге, несколько кусков сахару; тут же табачная зола и сапожная щетка. Один палец Гриши был весь в чернилах, и неподалеку лежал сапог, от которого висела к полу белая нитка с иголкой; только глаз, приученный к картинам бедности, мог разгадать соотношение пальца, вымаранного в чернилах, с этим сапогом. Гриша за минуту зашивал свой сапог и закрашивал белые швы чернилами. Покуда Тавровский делал быстрый обзор комнаты, Гриша стоял в смущении, с поникшей головой.