Мертвоград

Калугин Алексей Александрович

В первый момент, когда Брим понял, что именно он видит на экране заглядывающего под асбестовую заглушку сканера, ему сделалось не по себе. Мелькнула даже мысль: а не спятил ли он? Может, он придумывает то, чего нет? У психологов, кажется, есть такой тест: человеку показывают листы бумаги с черными кляксами на них и просят сказать, что он видит. И вот ведь какая загогулина – всякий больной на голову чудик видит на этих рисунках именно то, на чем свихнулся. Ну, или то, что со временем непременно послужит причиной потери рассудка. Эдакая навязчивая

идея, решенная в пространстве черно-белой графики.

Не стреляйте, дурни, в художника, он рисует, как может! Лучше задумайтесь над тем, что у вас с головой! Или – в голове!

Что любопытно, никто не знает, не ведает, что видит на этих картинках человек с абсолютно здоровой, устойчивой ко всем напастям психикой. Или таковых в природе не существует?

Судя по тому, что видел на экране сканера Брим, с головой у него было не в порядке. А в голове – полный кавардак. Одним словом, поначалу он, хотя и чувствовал какую-то странную, сосущую пустоту внизу живота, не поверил тому, что увидел. Он сел на асфальт, чтобы успокоиться, провел ладонями по волосам. Ото лба к затылку. А потом – обратно.

На дисплее творилось черт знает что.

Жуть их!

Как ни крути, а получалось, что либо Брим свихнулся на сексуальной почве, и теперь ему везде и всюду будут видеться половые органы и развратные пары, либо шогготы под заглушкой на самом деле совокуплялись!

И тут асбестовое полотно заглушки рванулось вверх! Так, будто ее как следует наподдали снизу чем-то крепким.

И одновременно с этим, взвизгнув, согнулась пополам девчонка-фрик, которую пытался удержать в руках Шика.

Они стояли в свете фонаря, и Брим отчетливо видел кровь, стекающую по бедрам девчонки.

Жуть твою твердь!

Брим заскреб ногтями по асфальту и начал тихонько клацать зубами. Будто в этом заключался какой-то смысл, связанный с тайными ритуалами пинежских икотниц.

То, что происходило, на самом деле было еще страшнее, отвратительнее и ужаснее, чем поначалу показалось Бриму. Этот урод… Извращенец, жуть его, мемдолботряс, прячущийся в кустах! Он использовал шоггота как посредника для того, чтобы на расстоянии трахать девчонку-фрика!

Холодная ненависть и ярость ударили в голову, как гроздь пузырей из бокала ледяного шампанского. Брим аж поперхнулся сначала. Но тут же кашлянул, плюнул и пришел в себя. Он вскочил на ноги и крутанул, едва не сорвав, головку крана на дьюаре. Как сухой, мелкий песок, просыпающийся тонкими струями на груду такого же сухого, мертвого, безразличного ко всему песка, зашипел вырвавшийся из крана жидкий азот. Из всех щелей и неплотностей заглушки потекли белесые, облачные струи ледяного воздуха. Вымороженная из воздуха влага тут же опадала белым инеем, тающим и расплывающимся мокрыми потеками.

Все!

Шогготы, сколько бы их там ни было под заглушкой, да хоть целая орава извращенцев, были мертвы! Сдохли, к дребеням собачьим!

Брим захлопнул крышку сканера – больше там не на что было смотреть,

и со всех ног рванул в сторону красной интернет-будки. Шоггот сдох, но у Брима сохранялась уверенность в том, что извращенец-мемевтик все еще прятался там, в темноте, меж тонких, длинных ветвей мутировавшего кустарника. Он должен был оставаться там, потому что ему было интересно наблюдать за происходящим.

Да нет же!

Интересно – не то слово! Он ловил от этого кайф! Оргазмировал, как бегемот, придавивший на мелководье свою бегемотиху.

Почему так – потому что мерзко и гадко…

Отвратительные, грязные, злые…

Брим запрыгнул на бордюр и, прикрыв лицо локтем, проломился сквозь ветки кустарника.

Он оказался почти прав. Тот, кого он пытался поймать, прятался именно здесь. И он до последнего оставался на месте, прижавшись к самой земле, наблюдая за происходящим. Но, почуяв беду, он пустился наутек. Брим успел увидеть только серую тень, мелькнувшую в свете фонаря дальнего подъезда и скрывшуюся за углом дома.

Брим с досады что было сил саданул кулаком по железной двери парадного, возле которого стоял. Удар отозвался резкой болью в расшибленных костяшках и протяжным, колокольным гулом, заполнившим подъезд.

– Да что б вас всех!.. – Хлопнуло окно на третьем или четвертом этаже. – Когда же все это наконец прекратится?!

– Никогда, – уже спокойно ответил недовольному жильцу Брим. – Можешь поверить моему слову – никогда… Да, собственно, пошел ты в рай!.. Чего тебе не спится?..

– Сам пошел! – отозвался голос сверху. – Ща вот кастрюлю воды на голову-то тебе вылью!..

А ведь и вправду выльет, подумал Брим.

И рассмеялся.

А что ему еще оставалось?

Как вариант – удавиться.

Но это не в правилах цирка.

Шоу, твердь его, должно продолжаться. Даже если все актеры блюют.

Хармс, ты не прав.

– А, пошли вы все…

Санитары. Больница

Игорь притащил два ведра горячей воды, поставил у распахнутой настежь задней двери «неотложки», ополоснул руки и отошел в сторонку. Просто так, чтобы не светиться рядом с фургоном.

Ставить машины на заднем дворе больницы запрещалось, но Верша заверил напарника, что договорился с дежурным. Он каждый раз так говорил, и каждый раз, как только они начинали мыть машину, вылетал сдуревший от такой наглости дежурный и срывающимся от возмущения голосом выдавал все, что полагается в такой ситуации. Для того чтобы заставить его заткнуться, достаточно было «мигалку» включить. Желто-зеленую. Кому охота с Гильдией связываться?

Как-то раз один такой ночной дежурный, пожилой мужчинка маленького роста, заметно прихрамывающий на левую ногу, когда до него наконец дошло, что он на чистильщиков ор поднял, сначала с минуту молча стоял, рот разинув, – Игорь даже испугался, как бы его удар не хватил, – а затем кинулся помогать им мыть машину.