Мертвые воспоминания

Родионова Ирина

— Успокойтесь и давайте…

Тощая выкрутила руку, и Галка не выдержала — рванулась и легонько толкнула тетку в грудь, та послушно рухнула обратно на стул. Заморгала удивленно, задрожали щеки-складки. Галка склонилась над ней и рявкнула:

— Полицию вызываем, да? Хотим, чтобы по месту работы сообщили?

— Галь, все нормально? — это Юлька, безоружная и скрюченная страхом Юлька бросилась на подмогу. Галке стоило большого труда, чтобы не улыбнуться — она смотрела на теток хищно, оскалившись. Да, женщины иногда били покрепче мужиков, но эти-то

явно не матерые, скорее, тоскующие по приключениям, и не с такими справлялись.

В кармане завибрировал телефон.

И Галка поняла, что представление закончено. Она распрямилась, поправила передник.

— Заказ будете делать? Или мне попросить Игоря вас вывести?

— Не надо, пожалуйста, — жалобно улыбнулась самая трезвая. — Компот нам, пожалуйста, можно? Вишневый. В графинчике.

— Сейчас принесу.

Музыка разрывает голову.

Галка уходит, не дослушав, почти бежит. На ходу быстро благодарит трусливую Юльку, которую непременно бы обняла, но сейчас все мысли у нее лишь о телефоне. Он трется о ногу, зовет, почти вопит беззвучно, и Галка чувствует холодную капельку пота, что бежит по спине, цепляясь за выступы позвоночника.

Это мама. Точно мама. Время к двум часам, и звонок. Она должна спать, наколотая наркотическим обезболивающим, она же, она…

Галка забивается под стойку, присаживается на корточки. Отвечает:

— Да? — сквозь завывания о несчастной любви не слышно ничего, кроме собственного тонкого, изломанного голоса. Это слабость, этого нельзя показывать, и Галка щурится. Прижимает ладонь к свободному уху.

— Ничего не случилось, ты только не переживай.

— И какого черта ты тогда пугаешь?!

— Ты же в ночную сегодня, да? Я и думаю, дай позвоню, все равно не спится… Я смску написала, ты не видела?

Вооружившись сигаретами, Галка набрасывает куртку и скрывается на улице. Снова идет дождь, и под козырьком не протолкнуться, не вздохнуть от горечи и дыма, но Галка вжимается в витрину и вслушивается в чересчур бодрый мамин голос. Льется с крыши вода, брызжет на джинсы. Галка чувствует, как оглушительно, до боли в ребрах стучит сердце.

— Как самочувствие? — спрашивает она, прикурив от чьей-то зажигалки.

— Хорошо.

— А честно?

— Честно хорошо.

Юлька, наверное, уже принесла вишневый компот ученым дамам. А где сейчас, интересно, Анна Ильинична? В морге, в холодильнике, на металлической каталке?.. И кто будет ее, одинокую, хоронить?

Галка рвано выдыхает дым подальше от динамика, чтобы мама не услышала. Глупо прятать от мамы курение, когда живешь одна, работаешь ночами в рыгаловке, а от всех вещей пахнет так, что глаза режет, но мама не задавала вопросов. Она никогда не лезла с ногами в душу, и Галке нравятся эти правила игры. Это ведь тоже забота, что с одной, что с другой стороны.

— Поговорим? — негромко спрашивает мама, и исчезает все вокруг. И Анна Ильинична, и кафе, и чьи-то вопросы, и люди, и сам ноябрь…

Перед общежитием, забив на пары в колледже, Галка все

же решилась съездить к матери домой. Она давно не навещала ее, да и ночные звонки маме были не свойственны. Даже если бы она свалилась в туалете и не смогла подняться, то не позвонила бы, чтобы не беспокоить дочь по пустякам. Значит, надо ехать. К трем-четырем утра Галке казалось, что она проваливается в дрему даже стоя, а вот к семи наконец-то пришла нервная, нездоровая бодрость, и показалось даже, что сна нет ни в одном глазу.

К рассвету небо очистилось, подмерзли новорожденные лужи, и Галка шла по ломкому хрусту, слабо улыбаясь мыслям. Из-за панельных пятиэтажек поднималось негреющее красное солнце, забитые маршрутные газели только успевали подбирать сонных пассажиров и развозить их по городским окраинам. У дома, где Галка выросла, все было по-старому: лимонно-желтая газовая труба, нестриженный тополь, вопли и ругань на первом этаже. Постаревшие соседи давно жили без детей, но ругались все также задорно, как в молодости. Даже это согревало как-то по-домашнему, по-родственному.

В подъезде кто-то готовил душистый узбекский плов, вилась под ногами белая домашняя кошка. Галка почесала ее за ушами.

Мамина квартира стояла открытой — здесь никогда больше не закрывались замки, но Галка все равно автоматически порылась в сумке и нашарила холодные ключи. В прихожей не осталось других запахов, кроме лекарств и едкого хозяйственного мыла, и это напомнило стерильную квартиру Анны Ильиничны.

— Галочка пришла, Гала! — защебетала мама издали, как только Галка толкнула дверь. Скрипнула пружинами кровать, заныла на одной ноте, но мама так и не смогла подняться, а когда Галка заглянула в комнату, то вовсе сделала вид, что просто усаживается поудобнее.

В ее распухшем, раздутом лице все труднее было разглядеть маму. Казалось, она совсем не спала: синева под глазами налилась чернотой, словно настоявшийся индийский чай, в глазах лопнули сосуды, и белки казались розоватыми, мутными. Еще и руки дрожали так, что пальцы бегали по одеялу, словно в поисках сил.

Высунулась с кухни соседка, заулыбалась золотистыми зубами.

— Ну чего? Не подохла еще? — спросила у мамы Галка.

— Не дождешься!

— Галочка… — соседкино лицо снова вытянулось, хотя пора было бы и привыкнуть к их общению. Галка с мамой захохотали.

— Ну, иди сюда, хоть обниму…

— Опять твои телячьи нежности.

Галка обхватила маму руками, почувствовав твердость костей под тонкой кожей, густой тяжелый аромат болезни. Даже дыхание у мамы стало прохладным, словно бы Галка приоткрыла дверцу холодильника. Ввалившиеся глаза лихорадочно блестели.

Ей становилось хуже — Галке не надо было даже спрашивать, чтобы это понять. В окружении мягких перьевых подушек, утопающая в тепле и пестрых наволочках, мама улыбалась, но даже сидела с трудом, выставив вперед правое плечо. Она специально натянула бесформенную вязаную кофту, чтобы прикрыть худобу, но это не помогло.