Мертвыми не становятся
Шрифт:
– Там разве что лампочек не хватает, – после затянувшейся паузы, произнес Стас, поглядывая в сторону их пункта назначения. – Так-то вот.
– Что, так-то вот? – спросила Аня, глядя в ту же сторону. – Слушай, Стасямба?
Стас не очень-то любил, когда она его так называла, но со временем, ему удалось удалить весь заряд этого сочетания букв и он относился к этому совершенно хладнокровно. Тем более, подобное из нее вылетало крайне редко.
– Чего тебе, трынделка?
– А кем бы ты хотел стать в прошлой жизни? – произнесла Анна, награждая своим вдумчивым взглядом теперь уже загустевшее серое небо.
Стас задумался. Затем посмотрел на свою жену, как бы лишний раз убеждаясь в ее намерениях получить ответ на вопрос и,
– Скрипкой Паганини! – совершенно неожиданно, даже для самого себя, выпалил Стас.
– Ого! – искренне удивилась Аня, изумленно уставившись на мужа. Она даже придвинулась к нему, заинтересованная подобным ответом. – Я представляю, как бы ты тогда агрился всякий раз, когда бы великий мастер фальшивил.
– Я бы лопнул от злости!
– Сколько нам еще ехать, смычок?
– Вёрст семь, около того.
– Мой муженёк величайший знаток древности, – с любовью произнесла Анна, возвращаясь обратно к окну.
– Ну, не величайший, но знаток уж точно.
– Сто лет не слышала этого выражения, кстати, – буднично произнесла Анна, приоткрыв окно и, высунув в него руку, успев схватить за тонкую ножку, летящий навстречу пожелтевший лист орешника.
– Раньше столько не жили, – ответил Стас, принимая из рук жены ее подношение. Сжав в кулак ладонь с листком и растерев его в крошку, Стас высыпал то, что осталось от листка себе за пазуху, осыпав тем самым пуповину своей дочери.
– Она будет любить осень, – Анна гладила левую руку мужа, которой он дотрагивался до пуповины. Ей нельзя было трогать пуповину все эти восемь дней.
– Знаешь, мне не очень-то по душе эта поездка, – Стас скривил лицо, будто бы увидел картину, которую он рисовал опять же таки разминки ради. Картина называлась «Пук». На пуке были изображены люди, едущие в общественном транспорте. Там были женщины, дети, старики и старухи… Содержимое салона автобуса было самым разномастным, проще говоря. Были изображены даже парочка животных: маленькая, ничем не примечательная на вид собачка, которую держала в руках женщина неопределенного возраста и летучая черная мышь, уцепившаяся за поручень своими лапками, болтающаяся в самом дальнем углу. Впрочем, не присмотревшись, ее совершенно элементарно можно было и не заметить. Автор картины любил себя, свою жену, что родила ему дочь, так же он любил изображать себя на своих творениях. В пуке лица у всех были одинаковы и это было лицо автора. Различались они друг от друга разве что мимикой, ну и конечно же прической.
– С чего же? – спросила Аня и, завидев гримасу мужа, коротко хохотнула. Она поняла это выражение лица и знала суть его природы. Она тоже вспомнила «Пук», от того и рассмеялась. – Мы быстро управимся, скрипка, вот увидишь. Тем более мой папочка нас внес в списки заранее. Так что нам совершенно не предстоит дожидаться своей очереди.
– Надеюсь, он не забыл при этом снять своих очков.
Стас ловко припарковал машину недалеко от центрального входа и заглушил мотор. Напротив него висел предупреждающий знак. На знаке был изображен перечеркнуто водитель, выходящий из автомобиля.
– Здесь даже парковка странная, – вновь принялся ворчать Стас.
– Ничего странного. Всякому миру нужно дать к нам привыкнуть. Каков бы мал он не был, – голос Анны звучал успокаивающе. Муж часто называл ее гипнотизером. Стоило ей сменить тембр и частоту, как все вокруг молниеносно успокаивалось и приходило в равновесие. – Все, можно смело выходить.
Двери Министерства автоматически распахнулись перед своими посетителями, впуская их в свою обитель. Внутри было тихо, малолюдно и даже немногим прохладно. Слегка опешив от раскрывшегося перед восприятием Стаса огромного ограниченного пространства, тот сделал неуверенный шаг назад, но, наткнувшись на маленький кулачок жены, вернулся на исходную. В этом гигантском кубе было лишь четыре стены и, теряющийся
Клер ненавязчиво коснулся мыслей Стаса, как бы напоминая о себе и давая заодно тому понять, что он не занят в данную минуту. Отвергнув телепатию сотрудника, Стас переступил желтую линию и, изображая уверенную и твердую походку, отправился в сторону ресепшена. Аня осталась дожидаться мужа возле линии. Она взглядом поддерживала спину своего мужа, не давая тому провалиться под гнетом окружающего умиротворения, что так пагубно действовало на Стаса.
– Чай с малиной, он так прекрасен, даже вдалеке от крова моего, – повторял едва слышно себе под нос свои священные мантры Стас. Он верил, что они ему помогают избавиться от разрастающейся внутренней тревоги, что возникала в его светлой душе совершенно беспричинно. – Дверь закрыта, пахнет медом и в округе никого. Лишь только взгляд жены мне свято верен… Гм! День добрый!
Клер лишь учтиво улыбнулся, пододвинув в сторону прибывшего планшет для заполнения стандартной формы, и его смиренное лицо украсила улыбка учтивости. Человек за стойкой информации был молод, его бледное, никогда не видавшее Солнца лицо, было гладким, как лампочка. Впрочем, и таким же безволосым. В форме нужно было заполнить данные о родившемся ребенке. Данных было всего три: наличие жизни; дата появления; длинна пуповины.
Заполнив первые два и бросив взгляд на крайний пункт, ноги прибывшего в очередной раз превратились в спагетти и никакой уже взгляд не мог помочь справиться с осознанностью собственной невнимательности. Он забыл померить пуповину своей дочери. Страх и тревога обвили липкими и холодными объятия душу Стаса. Он поднял испуганные глаза на сотрудника Министерства и дрожащими руками протянул тому планшет указывая пальцем на крайний пункт.
Оглянувшись по сторонам, клер улыбнулся выразительнее, наклонился через стойку, призывая Стаса сделать тоже самое. Стас сделал тоже самое, только наоборот.
– Папки всегда теряют голову при рождении первенца, – бархатным голосом проговорил клерк, вернувшись на исходную. – Вы у нас не первый такой. Пишите: 0,75. Это совершенно стандартное значение. Уверяю вас: важна лишь только дата. Остальное – формальность. Ах да, и передайте, я вас искренне прошу, привет вашей матери.
Камень, свалившийся с души Стаса, проломил пол Министерства и с грохотом полетел вниз. Обратно Стас шел уже с другой походкой. Это была походка уверенного в себе мужа, которому чужды страх и тревога. Данная перемена очень позабавила Аню, которая наблюдала за этим в первом ряду. Зная своего мужа от пят до макушки, она снова влюбилась в него.
– Ты пижон, Стаааас! – ответила Анна, прогоняя прочь сомнения, что хвостом волочились за ее мужем и заключила его в свои нежные и уютные, как чай с малиной, объятия.
– Ты – мой чай с малиной, – Стас крепко обнял жену и приподнял ее.
– Ну вот. Все прошло, как по сливочному маслу!
– Ну, не совсем, – смутившись, ответил Стас, ставя жену на место. – Я забыл померить ее. – Он похлопал себя рукой по шее.
– И?
– А ничего, собственно. Клерк мне велел написать 0,75, аргументировав это ничего не значащей формальностью.