Мертвый город
Шрифт:
– Ну, вряд ли ведь стоило ожидать, что девочка, получившая прозвище Убогая Гиттан, ходила в школу, – говорит Макс. – Особенно если все с ней обстояло столь плохо, как означено в письмах.
– Судя по ним, она страдала какой-то формой аутизма, – замечает Роберт басом.
– Пожалуй, – соглашаюсь я; сама ведь потратила немало времени на попытки разобраться с этим, проверяя известные нам симптомы заболевания Биргитты через Интернет. – Или у нее была некая хромосомная мутация.
– Нельзя диагностировать людей таким образом, – вмешивается в разговор Туне. Свет костра оставляет темные тени у нее под глазами и носом, отчего лицо выглядит изможденным. – Невозможно понять, чем она страдала.
– Да, конечно, – соглашаюсь я. – Мы и не знаем этого.
Музыка замолкла, и тишину теперь нарушает лишь треск хвороста в огне. Б'oльшая часть его уже превратилась в уголья; теперь они тлеют, излучая своеобразный свет, и прямо-таки притягивают взгляд.
– Ты не пыталась выяснить, что произошло с малышкой? – спрашивает Эмми, поворачиваясь ко мне.
– О ней позаботилась система, – отвечаю я, стараясь сохранить тот же деловой тон, каким говорила о Биргитте. – Возможно, ее поместили в детский дом или усыновили. Но данные такого рода являются закрытыми.
– Ее
– Каким образом, тогда-то? – интересуюсь я, уже толком не сумев спрятать свое раздражение. – В шестидесятые еще не существовало американского сериала «CSI: Место преступления». И о тесте ДНК никто не знал. – Пожимая плечами, продолжаю: – Да и с кем могли сравнивать? Все ведь пропали.
– Но ведь твоя бабушка осталась, не так ли? – возражает Эмми. – Наверняка хватало и других, вроде нее… Людей, имевших родню в городе. Очень близкую.
Изо всех сил стараясь сдерживать себя, я довольствуюсь короткой фразой:
– Это не так просто.
Эмми, не обращая ни малейшего внимания на мой тон, поворачивается в сторону пустых оконных проемов школьного здания.
– В какой классной комнате ее нашли?
– В кабинете школьной медсестры, – отвечаю я. – Ее звали Ингрид Юзефссон. Но самой медсестры, естественно, там не было. Только младенец.
Не могу сдержаться – тоже поднимаю глаза и смотрю в ту же сторону, хоть и прекрасно знаю, что это бесполезно. Окна ведь не заговорят со мной.
– Жаль, что ты не нашла ее, – говорит Эмми, глядя на меня. – Было бы здорово привлечь найденыша к участию в фильме. Это придало бы ленте более личный оттенок.
– По-твоему, она захотела бы присоединиться к нам? – спрашиваю я. – Даже если б удалось ее отыскать? Ей же сейчас почти шестьдесят. Она может находиться где угодно. Или уже умерла.
– Ну да, – соглашается Эмми. – Пожалуй.
– Кроме того, это ведь уже в какой-то мере личное дело, – говорю я ей. – Разве мы непосредственно не связаны с городом? Вся бабушкина семья исчезла…
У меня пересохло в горле, в результате я немного хриплю, отчего мои слова звучат более эмоционально.
Я уже собираюсь продолжить (именно поэтому мы здесь, из-за нее и ее рассказов о Сильверщерне), когда Роберт опережает меня.
– А кто писал письма твоей бабушке в то время? – спрашивает он.
Я уже готова ответить, но взамен слово берет Эмми, впиваясь в меня взглядом своих зеленых глаз.
– Младшая сестра ее бабушки. Айна.
13 ноября 1958 г.
Любимая Маргарета!
Как у тебя дела в большом городе? Как твоя новая квартира? Как бы я хотела оказаться там с тобой и посмотреть ее! Пожалуй, мне удастся наконец приехать и навестить тебя и Нильса сейчас, когда вы переехали. Я могла бы спать на вашем диване! Ты же сама знаешь, какая я маленькая, и вряд ли подрасту еще, к сожалению. Я догадываюсь, что ты скажешь, когда прочитаешь это, как повторишь свои обычные слова: «Кончай переживать, Айна, я была не больше мизинца в твоем возрасте, а потом вытянулась». Но тогда, я думаю, ты все равно имела в виду себя двенадцатилетнюю, а не шестнадцатилетнюю. (Ты, конечно, никогда не поверишь, что я стала старше, чем была, когда ты уехала!) Я не выросла ни на сантиметр со времени нашей последней встречи, а она была почти четырнадцать месяцев назад, поэтому, по-видимому, мне пора оставить надежду.
Я действительно скучаю по тебе, Маргарета!
Я хочу, чтобы ты приезжала и навещала нас чаще. Здесь так скучно после того, как шахту снова закрыли… Сначала это казалось даже немного забавным, как будто воскресенье продолжалось целую неделю, было так много народу в городе днем, и папа постоянно находился дома. Он вещал, что наверняка все образуется. Но сейчас это начало казаться странным. Многие переезжают. Янссоны из углового дома уехали на прошлой неделе, а Вера, которая ходила в твой класс, сказала маме, что они пакуют вещи и собираются искать счастье где-то в другом месте.
Папа стал очень молчаливым. А у мамы, похоже, столько хлопот, что на нас больше совсем нет времени. Она просит меня делать все вместо нее. Я просто с ума схожу от этого! По ее мнению, все, чем я занимаюсь, – сущая ерунда, а когда я начинаю говорить, что занята, она просто испепеляет меня взглядом в хорошо известной тебе манере и заявляет, что не может быть ничего важнее, чем помощь нашим соседям и ближним.
Ненавижу, когда она поступает так!
Сегодня я задумала сходить к Лене, но мама попросила меня отнести еду Гиттан вместо нее. Я спросила, почему она не может сделать это сама, и услышала в ответ, что ей надо прогуляться со школьной медсестрой домой к какой-то старой больной даме и позаботиться о ней. Я заявила, что медсестра в состоянии справиться сама, а у меня других дел выше крыши. Мама спросила, чем я собираюсь заниматься, и я рассказала о наших с Леной планах сходить к реке, и тогда мама ответила, что и река, и Лена никуда не денутся, пока я дойду с корзинкой до Гиттан. А я не знала, как объяснить ей, что я абсолютно не уверена относительно готовности Лены ждать меня, если я не смогу составить ей компанию в то время, когда обещала сделать это. Мы же, само собой, хотели прогуляться туда не с целью поглазеть на воду, а потому что старший брат Веры Эмиль и его друзья обычно предпочитают курить там сигареты, а Лена влюблена в него. Но я ведь не могла рассказать такое маме! Поэтому попыталась сослаться на обещание Лене и напомнила ей, что она говорила о необходимости всегда держать свое слово. Но этого мне, естественно, не следовало говорить, ибо тогда мама с важным видом спросила, считаю ли я мое обещание Лене более весомым, чем то, которое она сама дала умирающей матери Биргитты заботиться о ее дочери; и выглядела она тогда очень надутой, как с ней порой случается. В результате я почувствовала себя настолько маленькой и дрянной, что не осмелилась вякнуть ничего больше. Но я просто кипела от злости
Было бы лучше, если б ты находилась здесь, Маргарета. Когда мы ходили к Биргитте вместе, мне это даже представлялось каким-то таинством. По-моему, ей больше нравилась ты, чем я. Помнишь непонятный напевный звук, который она всегда издавала, когда открывала дверь и видела, что ты пришла? Она никогда не делает ничего подобного при моем появлении. Я помню твои и мамины слова о том, что она не будет сердиться, пока я соблюдаю ее правила, но, честно говоря, мне не нравится ходить туда одной. Мое сердце начинает биться как сумасшедшее, когда я вижу ее халупу, и у меня сразу пересыхает во рту. Мама сказала, что она пришла в ярость тогда, поскольку я открыла дверь без стука и запросто вошла внутрь. По ее словам, Гиттан больше боится меня, чем я – ее. Но она высокая, как взрослый парень, и большая, как медведь. После того случая мои царапины заживали несколько недель; я даже думала, что они останутся навсегда.
Ах, послушать меня, так мне не жалко Биргитту, но ты же знаешь, что все совсем наоборот! Я могу порадовать тебя, рассказав, что сегодня она выглядела бодрой. Она испачкала пол, вернувшись с лесной прогулки, и я хотела убрать грязь, но боялась разозлить ее. Опять же, мама не говорила мне убираться; считая, что я делаю это небрежно, она предпочитает заниматься подобным сама. Однако у Биргитты были розовые щеки, и она с аппетитом ела цыпленка и мягкое имбирное печенье. И даже делала странные движения руками, которые, если верить тебе, означают, что она радуется.
Я уверена, что мой страх скоро пройдет. В общем, Маргарета… дело не только в тех царапинах. Я боялась Гиттан и раньше. Она же такая большая и двигается странно, а из-за волос, свисающих ей на лицо, напоминает лесного тролля из тех сказок, какие обычно рассказывала мама. Пожалуй, есть еще одно дело, о нем даже говорить страшно, но это правда. Она и пахнет лесом. Я предложила маме обрезать ей волосы и дать новую одежду, что-то другое вместо старых лохмотьев, в которых она ходит изо дня в день. Тогда, наверное, люди в городе не будут считать ее такой странной. Гиттан смогла бы жить в настоящем доме, и нам не требовалось бы присматривать за ней постоянно.
Но, по словам мамы, это не так просто. Порой мне кажется, что ей нравится заботиться о Биргитте. Она не дерзит и не играет у мамы на нервах, как делаю я, поскольку не умеет говорить.
Ну да. В любом случае, сегодня все прошло хорошо, и Лена даже не злилась, когда я вернулась. По ее мнению, Биргитта клевая, и она даже спросила, нельзя ли ей сходить со мной когда-нибудь. Представляешь? Я сказала «нет», так как, во-первых, мне кажется, маме это не понравится, и, во-вторых, по-моему, Лена не сможет соблюдать правила и разозлит Биргитту – и тогда одному богу известно, чем все закончится! К счастью, Лена не обиделась. Она даже дала мне попользоваться своей губной помадой, прежде чем мы пошли к реке. Она была действительно красивая. Я, пожалуй, смогу купить себе такую, как у нее, когда поеду навестить тебя и Нильса, или что ты скажешь?
Пиши скорее!
Сейчас
Спальный мешок шуршит, когда я поворачиваюсь на другой бок. Палатка большая и довольно просторная, но ей все равно далеко до номера в отеле. В ней холодно и сыро, пахнет искусственной тканью и чем-то другим, непонятным, от чего меня слегка подташнивает.
Но это в любом случае лучше, чем спать на заднем сиденье «Вольво», как делает Макс. Насколько я понимаю, раньше он не ходил в походы – жизнь на свежем воздухе явно никогда не привлекала его. Он сам решил ночевать в машине, и я убеждена, что, пока мы здесь, его постоянно будут сопровождать боли в шее и спине. Эмми и Роберт также не взяли палатку – если верить Эмми, они привыкли спать в грузовом отсеке и именно так обычно поступают при работе над малобюджетными фильмами. Вполне возможно. Но я рада, что сама могу избежать этого. В окружении железных стен мне было бы немного не по себе, особенно со всей той техникой, которая у нас там упакована. Даже с учетом того, что мы хорошо закрепили наше оборудование, мне все равно казалось бы, что оно обрушится на меня, пока я сплю.
Зато купленные нами спальные мешки хорошего качества и держат тепло так здорово, что прохладный воздух у моего лица не доставляет неудобства. Я люблю спать под толстым одеялом в холодном помещении с открытыми окнами – даже зимой. Но сейчас не могу сомкнуть глаз, несмотря на усталость. Возбуждение пронизывает все мое тело, заставляя бодрствовать.
– Не можешь заснуть? – слышу я хриплый голос Туне в темноте.
Поворачиваюсь на другой бок и оказываюсь лицом к ней, пусть даже различить что-то, кроме теней внутри, можно, лишь обладая зрением кошки.
– Я тебя разбудила? – спрашиваю.
– Нет, – слышу приглушенный ответ. – Ты же знаешь о моей беде…
Для нее проблемы со сном – обычное дело. Это стало одной из первых вещей, которые я узнала о Туне, когда мы впервые встретились в безымянной кафешке на площади Уденплан чуть более двух лет назад. Я стояла снаружи, не уверенная, что она вообще появится, и не представляя, кого мне высматривать, – ведь ее «фейсбучная» фотография в профиль была четырехлетней давности (шестилетней на сегодняшний день, – насколько я знаю, она по-прежнему не поменяла ее), вдобавок не лучшего качества. Но потом кто-то внезапно похлопал меня по плечу, и это оказалась она. Высокая и бледная, с коротко подстриженными белокурыми волосами и правильными чертами лица, в слишком большом, темно-синем мужском пальто с глубокими карманами. Изо рта у нее торчала недокуренная, но загашенная сигарета, и она подозрительно смотрела на меня своими серыми глазами, под которыми залегли черные круги.
– Я нигде не болталась и не пьянствовала всю ночь напролет, – сказала Туне, когда я вернулась к выбранному ею столу с двумя чашками кофе в руках. – Мне плохо спится по ночам, поэтому я и выгляжу как привидение. Это просто для информации.
Тогда я не знала, как мне ответить на это. Сейчас же, когда мы знакомы довольно давно, могу утверждать, что Туне свойственно разрушать – абсолютно рефлекторно – негативное впечатление людей о ней еще до того, как оно успевает у них сложиться.
– Я тоже не могу расслабиться, – признаюсь. – Мозг отказывается отключаться.