Мёртвый город
Шрифт:
– О как! – удивился Андрей Фёдорович. – Видать, совсем плохи дела у них, если уже Дружину начали вешать.
– Цены растут, – заметил Юра. – Ещё вчера давали девяносто паек.
Тут меня как током пробило:
– Ребята… Это же Никита! Никита и двое его бойцов, без вариантов, больше некому!
Далее последовала напряжённая дискуссия. Я собирался немедленно идти на площадь, Нинель и Андрей Фёдорович меня поддержали, Юра сомневался, стоит ли это делать, а Стёпа был настроен решительно против.
– Итак, «совесть
– Нет, не собираюсь.
– А тогда за каким чёртом мы туда попрёмся?
– Ну… В общем, мне нужно там быть.
– Нет, твоё личное «нужно» сейчас не работает. Мы выполняем задачу. Так что соберись и мотивируй хотя бы коротко, в двух словах.
Я призадумался.
«В двух словах»… Как в двух словах выразить ту бурю чувств, что сейчас свирепствовала в моей промороженной душе, ослабевшей от недоедания?
Никита мне никто, это факт. Но вслушайтесь: «Его повесили ИЗ-ЗА ТЕБЯ!!!» Нормально? Да от меня после этого отвернутся все, кого я тут знаю и кто мне дорог. Катя так вообще проклянёт, как узнает. А сам я, один на один с собой, внутри себя, когда уже наконец-то выберусь из этого Хаоса, что я буду чувствовать, зная, что из-за меня повесили троих ни в чём не повинных людей?!
Зачем мне сейчас на площадь – ума не приложу. Но я должен быть там. Хотя бы для того, чтобы видеть, как всё это будет происходить.
Однако Стёпе плевать на эмоции, душевные метания и прочие сантименты. Его интересует только целесообразность того или иного действия и польза для Глав-Зад.
И кстати, я таки углядел некую целесообразность в том, что будет происходить на площади.
– Там возможны коллизии.
– Какие коллизии?
– Ты видел, какое настроение у дружинников?
– Да, видел. А какое нам дело до настроения дружинников?
– Большое дело. Видишь ли, все мероприятия Хозяев в этом городе осуществляют дружинники. А они сейчас, как верно заметил Андрей Фёдорович, «маленько не в себе». Почему они «маленько не в себе», надо объяснять?
– Так, секунду… – Стёпа наморщил лоб, сосредоточился и озвучил суть ситуации: – Я так понял, что дружинников тут вешают впервые. Верно?
– Верно.
– Если все мероприятия обеспечивает Дружина, то и на казни их будет – пруд пруди. Взять хотя бы оцепление.
– А ещё на площади центральная комендатура, – подсказал Андрей Фёдорович. Там где раньше милиция была.
– Угу… То есть на казни будет присутствовать целая толпа мрачных дружинников из центральной комендатуры, которые… хмм… «немного не в себе».
– Совершенно верно.
– И это у них первый опыт, когда на их глазах будут вешать их товарища…
– И авторитетного, скажу я вам, товарища! – поддержал я. – Командира взвода, между прочим. Душу компании, можно сказать.
– Так… Уже интересно! Площадь далеко?
– Двадцать минут.
– Что ж, пошли
Жилых домов, окна которых выходят на центральную площадь, было всего три, все остальные – административные здания.
Из этих трёх домов Нинель, не раздумывая, выбрала крайний правый. Здесь на третьем этаже живёт бабуся с сумасшедшим внуком. Нинель сказала, что было время, когда она к ним летала, как на работу, и у них с бабкой сложились неплохие отношения.
«Дежурной службы» в этом доме не было. В двух шагах центральная комендатура и мэрия со штабом наёмников, если вдруг что – на первый же крик прибегут и накажут.
Бабуся, на удивление, сумела продержаться эти три страшные недели, но была одна.
– А где Серёжка?
– Дружинники убили, будь они трижды прокляты… Обход делали, шумели, ну он и бросился на них. Ты же знаешь, как у него это бывало… Сволочи проклятые…
Жилым помещением в квартире была кухня. Из всех прочих использовалась только прихожая, для перемещения к входной двери и обратно.
Кухня и спальня выходили во внутренний двор, а гостиная – на площадь. В гостиной лежал снег, в окнах не было ни одного целого стёклышка. Три недели назад тут шли ожесточённые бои за комплекс административных зданий, все стёкла в окнах, выходящих на площадь, вынесло взрывной волной и осколками.
Наблюдению, однако, это не мешало. Расчистили площадку перед окном, осмотрелись, устроились. Можно работать.
Справа виднелись обгорелые руины здания ФСБ, чуть дальше – ОВД, где сейчас располагалась центральная комендатура.
А прямо через площадь, немного левее директрисы, как на ладони лежал родной ДК. Обугленный, с выбитыми стёклами, жалкий и страшный одновременно.
Я сказал «родной»?
Я не оговорился. Теперь этот ДК для меня как родной. Потому что все, с кем я там держал оборону, все до единого погибли, а я выжил. Ну и память об этих людях, их предсмертные крики и наполненные ужасом глаза – всё это теперь для меня не чужое. Всё это останется во мне навсегда, до конца дней моих.
Вон там, перед мэрией, в полутора десятках метров от угла, горел БТР с нашей пехотой.
Плохое место.
Гиблое.
Потом БТР оттащили, а на этом месте соорудили виселицу. Теперь там белеет сколоченный из досок помост с тремя перекладинами, под каждой болтается верёвка с петлёй.
Три недели назад, вечером тринадцатого января, я гулял по этой площади, глазел на хороводы и конкурсы, перемигивался с симпатичными девчатами, пил ароматный чай и закусывал бесплатными блинами…
И если бы мне кто-то сказал в тот момент, что здесь будет виселица, я бы немедленно, без колебаний вызвал «скорую помощь». Нет, я не стукач по призванию, но, понимаете… сумасшедших с такой буйной фантазией нужно срочно изолировать, они опасны для общества…