Мертвый среди живых
Шрифт:
Но оба знают, что полицейским положено дважды проверять адреса в случае ложных вызовов. Никогда не следует оставлять сомнительный звонок без проверки, чтобы избежать именно такой глупой ошибки. И Воорт мчится к дому Эстель Мур, словно скорость может повернуть время вспять, нажимает теперь другую кнопку и думает: «Этот вызов не был ложный, но, может, он и не имеет отношения к делу».
Квартира 3-D не отвечает, и вот он возвращается к пожилой даме, звонит и звонит, а когда они уже наверху, Эстель Мур стоит в коридоре. Время ускоряется и тянется одновременно. У Воорта все идет быстро, а вот
— Что-то не так? — спрашивает Эстель Мур.
Воорт уже достаточно спокоен и спрашивает имя соседа, отсутствующего жильца из 3-D.
— Ахмед Гиза живет здесь уже года четыре. Очень милый молодой марокканец, плотник. Иногда приносит мне тайскую еду.
— А до него? Кто жил рядом с вами шесть лет назад?
— Да жил один бедолага, — говорит Эстель Мур и качает головой при мучительном воспоминании. — Я так переживала за него. — Она мрачнеет на глазах из-за волнующих воспоминаний.
— Как его звали?
— Бедняжка, бедняжка Уэнделл Най. С ним случилось такое…
Глава 8
Уэнделл Най однажды поработит и ужаснет город, купит полуавтоматический пистолет в частном оружейном магазине, будет изучать яды, читать о взрывчатых веществах и запоминать карты с целью отхода. Но все это произойдет потом — а сейчас он ждет, когда установится тишина в классе, где перед ним тридцать два мрачных лица. Жалюзи опущены. Иногда, вот как сейчас, ему по душе темнота.
— Кто я? — спрашивает Уэнделл.
Стон доносится из первого ряда, поскольку работает магнитофон и щелкает слайд-проектор. В тусклом свете возникает снятая Уэнделлом крупная фотография грязного, размытого дождем поля. Одни лужи. Борозды. И кое-где талый снег.
«Меня предупредили, что я умру именно здесь в ужасных мучениях».
Слово «умру», конечно, вызывает интерес у его старшеклассников. Тишина нарастает, поскольку ученики поумнее не в силах удержаться от попытки разгадать очередную немую тайну мистера Ная.
Теперь снимок океана — зеленого, вздувшегося, с белыми шапками пены.
«Мне удалось убежать из этой грязи, но теперь я могу утонуть».
— Вы моряк? — спрашивает девушка из первого ряда.
— Кукла дурная, — говорит ее сосед. — Зачем показывать поле, если он моряк?
— Потому что он дурак, — выкрикивает высокий парень сзади, где сидят умники, и класс взрывается смехом. Хохот вздымается волнами, цунами издевательств. Уэнделл только улыбается.
«Идеально, — думает будущий убийца. — Иде-аль-но».
Теперь на экране яркий блеск звезд — белых и сияющих, страшно далеких.
«Боюсь перевернуться», — звучит голос из магнитофона.
Най с куриными мозгами. Глупый Най. Учитель гражданского права и истории Уэнделл Най, который не может вести нормальные уроки, как другие преподаватели. Нет, именно он должен загрузить свои классы историями и тайнами, которые творит дома, углубившись полночью в письменные работы, после того как объехал пять районов и наснимал фото с немыслимых ракурсов. Поэтому его ученики никогда и не уверены в том, на что смотрят в кадре.
Настоящий, а не магнитофонный Най бросает детям вызов:
— Это в самом деле продвинутый класс? Или я забрел сюда случайно?
Пленка
Щелчок.
Рыбачья лодочка. Снимок сосулек.
«Холодно. Я изнемог, но не должен спать, иначе умру!»
Вопреки самим себе, дети увлечены. Так происходит всякий раз.
— Вы мужчина или женщина? — спрашивает девушка.
— Как может бессонница убить вас? — насмехается юноша.
— Стойте! Я знаю! Вы — Чарлз Линдберг, первый человек, который совершил перелет через Атлантику!
Экран заполняет Эйфелева башня. Уэнделл никогда не был в Париже, и этот снимок он взял из одной монографии.
— Да!
Используя те же приемы, он поведал им о герое Войны за независимость Итане Алене, президенте Вудро Вильсоне, записал поздно ночью на магнитофон голоса журналиста Джекоба Рииса, матери Терезы, папы Иоанна Павла II времен его заключения в советской тюрьме, Нельсона Манделы, Симона Боливара. Дети смеются всякий раз, когда гаснет свет, но каждую весну его воспитанники получают более высокие оценки при сдаче государственных тестов и более высокие стипендии, их принимают в более достойные колледжи. Потом они поддерживают с ним связь через письма и электронную почту.
«Вы были настоящим другом, мистер Най, — пишут они. — Тогда я этого не понимал».
— Зачем вы с ними так возитесь? — спрашивают его в учительской другие преподаватели.
— А какой тогда смысл быть учителем? — отвечает вопросом на вопрос Най. Именно так говаривал ему отец.
— Чего ради заботиться об этом добропорядочном гражданском дерьме? — проворчал как раз в то утро Гас Минетта, учитель английского, но Уэнделл внутренне извинял этого человека, забитого бюрократией, жалованьем, раздраженными родителями, учащимися, которые равнодушны к занятиям. — Уэнделл, — растягивал слова Минетта, — вы человек из пятидесятых годов. Как герой художника Нормана Рокуэлла. Затюканный, ни в чем не повинный человек в сумасшедшем доме, кишащем бандитами.
— Я люблю детей.
Это происходит за шесть лет до смерти Габриэль Вьера, на последнем уроке Уэнделла Ная в четверг. Как всегда, когда ученики разгадывают таинственное, Уэнделл испытывает трепет — но сегодня чересчур взволнован, потому что видит по одному-двум раскрасневшимся лицам, что их обладатели собираются поступать в университеты — именно так он и думает всю вторую половину учебного года.
Последний нормальный день в жизни Уэнделла, и он надеется. «Мне надо, чтобы один из них на меня разозлился». Остается всего восемь минут урока, а он льет и льет речь о великом герое Чарлзе Линдберге, о том, как он популяризировал авиацию, как его обожали миллионы и как он стал своего рода рок-звездой. Давай же… разозлись… Возносит чрезмерную хвалу летчику, говорит о том, как великолепен Линдберг, как значителен он был в каждом уголке Бруклина… На Уэнделле рабочая форма — куртка из ткани цвета хаки, туфли «Виджанс», накрахмаленная белая рубашка и полосатый, не в тон галстук. Уэнделл откидывается на спинку стула.