Мерзавец
Шрифт:
Я сделал шаг назад, скрещивая руки на своей груди, самодовольная улыбка тронула мои губы. Передо мной стояла уже не та маленькая папина дочка. Я просто не мог поверить тому, как она яро выражала свою точку зрения отцу.
— Думал, ты будешь рада услышать это дома, — вдруг начинает обороняться он.
— Да, папочка, видишь, как я радуюсь, — отвечает она. — Знаешь, каково мне было, когда я пришла и увидела вас троих в дверях. Уверена, что так говорят во всех родительских книгах. Найти слабое место, на которое можно надавить, да?
— Я
— Ты держал эти отношения в секрете! — прикрикнула Кэтрин. — Ты хоть понимаешь, как по-идиотски себя вёл? Ты собирался ударить Колтера на грёбаной кухне! Так ты ещё не видишь, кто тут из нас эгоист? Мама бы ненавидела того человека, которым ты стал, и тебе это прекрасно известно.
Как только она произнесла слова о своей матери, все словно затаили дыхание. Сенатор тут же побледнел.
Кэтрин продолжила.
— Ты привёл их, — она не посмотрела на меня, просто указала в нашу сторону, — в летний дом, наш дом. Её дом.
— Она умерла! — крикнул сенатор. — Твоя мать мертва уже чёртовы четыре года.
— Не могу об этом говорить, — ответила она, глядя на сенатора с разочарованием, и прошла мимо меня, не удостоив взглядом.
Всё ещё стою, даже не смея произнести хоть слово. Сенатор склоняется над столом, опустив ладони на гладкую поверхность и при этом склонив голову. Я злюсь на него, потому что чувствую, как сейчас плохо Кэтрин.
Элла смотрит на меня с выражением боли на лице.
— Колтер… — начинает она.
Но я прерываю её, она просто скажет сейчас какую-нибудь чушь, а мне этого не хотелось.
— Да похуй на это дерьмо, — говорю. — Я ухожу.
Я мчусь, переступая через две ступеньки, в свою комнату, где лежит мой бумажник, но меня интересует только одно, не уехала ли уже Кэтрин. Зайдя в комнату, хватаю кошелёк и сигареты, и, выйдя из неё, я замираю возле дверей комнаты Кэтрин. Они немного распахнуты, но я по-прежнему стою на месте, не решаясь войти. Затем дверь открывается, и я сталкиваюсь лицом к лицу с удивлённой Кэтрин.
Сначала я думаю, что она рада меня видеть, но следующие слова говорят об обратном:
— Серьёзно, Колтер, мне не нужно сейчас это дерьмо. Я не в настроении. Я просто хочу убраться отсюда.
— Нужна компания?
Её брови ползут верх:
— Ты это так шутишь?
— Я не какой-то там последний мерзавец. Правда, — отвечаю в свою защиту. Я не такой уже и плохой парень, вот что хочу сказать. Просто, когда она поблизости, я начиню вести себя как мудак.
— Ты что, пытаешься включить роль заботливого брата?
— Я просто хочу убраться отсюда, — возражаю я уклончиво.
— Прекрасно, — она забрасывает сумку себе на плечо, и я следую за ней к входной двери. Возле ворот нас встречают три фотографа, как только они видят нас, тут же направляют объективы в нашу сторону.
Кэтрин только тяжело вздохнула, но всё-таки зашагала дальше.
— Им что, нечем
— Колтер, Кэтрин, вы действительно так ненавидите друг друга? Можете рассказать нам, что вас связывает?
— Занимайтесь своим делом, — отвечает она. — Серьёзно. Посмотрите, мы стоим здесь, разве нет? Почему бы вам не сделать наше фото, где мы не убиваем друг друга. Мы друзья. На этом всё.
Обвиваю её плечи рукой.
— Улыбнись, — шепчу я, Кэтрин тут же смотрит на меня, а затем выдавливает из себя милую улыбку.
Фотографы закатывают глаза, а мы стараемся идти быстрым шагом по тротуару ещё два квартала, прежде чем кто-то из нас заговорил. Затем Кэтрин смеётся. Звук такой светлый и мелодичный. Я с удивлением смотрю на неё, потому что не думаю, что за два года в Брайтоне слышал её искренний смех. В этот момент она была весёлой, но в школе сама серьёзность. Она всё продолжает смеяться, в этот раз уже хватаясь за живот и вытирая слёзы с глаз.
Кэтрин наконец-то остановилась и посмотрела на меня:
— Что? Ты пялишься.
— Ты смеялась как человек, который сошёл с ума.
— Мой отец возненавидит то фото, знаешь, — говорит она. — Думаю, мы должны подождать, пока это просочится в СМИ. И тогда его пиарщику будет, что сказать.
Я пожал плечами.
— Думаю, мне плевать, что на это скажет твой долбаный папочка, — мы все также продолжаем идти, но понятия не имею куда. Я вытянул пачку сигарет, а затем заметил сверлящий взгляд моей спутницы. — Хочешь? — спрашиваю я.
Кэтрин покачала головой:
— Почему бы тебе не вернуться в Голливуд или куда-нибудь ещё на лето? У моего отца теперь есть весомый аргумент, почему ты не должен ехать в Нью-Гэмпшир, думаю, так будет разумней сделать. Ты же не хочешь терпеть всё это дерьмо целое лето?
— Трастовый фонд, — говорю я. — Элла держит его, и если я уйду, то останусь без гроша. Это правда, что дом в Нью-Гэмпшире твоей матери?
Она пожимает плечами.
— Это было её любимым местом. Мы жили на ферме в Лоудоне, когда я была ребёнком, но затем мой отец продал её и купил дом у озера, поскольку остальную часть года собирался пробыть в округе Колумбия. Моя мать любила Нью-Гэмпшир, поэтому, даже если мы проводили там только лето, это было её местом.
— А теперь он решил повезти туда Эллу. Это самый отвратительный поступок.
— Это ничего, знаешь? Небольшое дело, — могу сказать, она чего-то недоговаривает. — Элла кажется хорошей. Эм, я хочу сказать, это странно, что ты называешь её по имени.
Мы стоим у входа в метро.
— Ты имеешь в виду вместо дорогой мамочки? — спрашиваю. — И куда, чёрт побери, мы идём? — мне снова захотелось курить, хоть я и курил десять минут назад. Рядом с Кэтрин я всегда напряжён. Или это из-за того, что я рядом с ней, её рука касается моего плеча. Возможно, потому что я не хочу больше притворяться.