Мерзейшая мощь
Шрифт:
— Вам не дурно, Джейн? — участливо спросила Грэйс Айронвуд.
— Нет, ничего, — поблагодарила Джейн. — Только трудно рассказывать. Так вот, внезапно, как будто машину пустили, изо рта пошел воздух с каким-то сухим, шершавым звуком. Потом я уловила ритм — пуф, пуф, пуф — словно голова дышала. И тут случилось самое страшное — изо рта закапала слюна. Я понимаю, это глупо, но мне его стало жалко, что у него нет рук, и он не может вытереть губы. Но он их облизал. Как будто машина налаживалась… Борода совсем мертвая, а губы над ней шевелятся. Потом в комнату
— Вы уверены? — переспросил хозяин.
— Да, — крикнула Джейн. — Это был Марк, я знаю его походку. И ботинки. И голос. Это был Марк.
— Простите меня, — сказал хозяин.
— Потом все трое встали перед головой, — продолжала Джейн, — и поклонились ей. Я не знаю, смотрела она на них или нет, глаза закрывали темные очки. Сперва она вот так дышала. Потом заговорила.
— По-английски? — спросила Грэйс Айронвуд.
— Нет, по-французски.
— Что она сказала?
— Я не очень хорошо знаю французский. И говорила она странно. Рывками… как будто задыхалась. Без всякого выражения. И, конечно, лицо у нее не двигалось…
— Хоть что-то вы поняли? — переспросил хозяин.
— Очень мало. Толстый, кажется, представил ей Марка. Она ему что-то сказала. Марк попытался ответить, его я поняла, он тоже плохо знает французский.
— Что он сказал?
— Что-то вроде: «через несколько дней, если смогу».
— И все?
— Да, почти все. Понимаете, Марк не мог это выдержать. Я знала, что он не сможет… я даже хотела ему сказать. Я видела, что он сейчас упадет. Кажется, я пыталась крикнуть: «Да он падает!» Но я не могла, конечно. Ему стало плохо. Они его уволокли.
Все помолчали.
— И это все? — нарушила тишину Грэйс Айронвуд.
— Да, — подтвердила Джейн. — Больше я не помню. Я, наверное, проснулась.
Хозяин глубоко вздохнул.
— Что ж, — обратился он к Грэйс Айронвуд. — Положение становится все яснее и яснее. Надо сейчас же это обсудить. Все дома?
— Нет, д-р Димбл поехал в город, у него занятия. Он вернется только вечером.
— Значит, вечером и соберемся, — он помолчал и обернулся к Джейн. — Боюсь, это очень печально для вас, дитя мое, а для него — еще печальней.
— Для Марка, сэр?
Хозяин кивнул.
— Не сердитесь на него, — сказал он. — Ему очень плохо. Если нас победят, плохо будет и нам. Если мы победим, мы спасем его, он еще не мог далеко зайти. — Он снова помолчал, потом улыбнулся. — Мы привыкли беспокоиться о мужьях. У Айви, например, муж в тюрьме.
— В тюрьме?
— Да, за кражу. Но он хороший человек. С ним все будет хорошо.
Каким страшным и гнусным ни казалось Джейн то, что окружало Марка, этому все же нельзя было отказать в величии. Когда же хозяин сравнил его участь с участью простого вора, Джейн покраснела от обиды и ничего не ответила.
— И еще, — продолжал хозяин дома. — Надеюсь, вы поймете, почему я не приглашаю
— Конечно, сэр, — сказала Джейн, ничего не понимая.
— Видите ли, — пояснил Хозяин, — Макфи считает, что если вы узнаете нашу догадку, она проникнет в ваши сны и лишит их объективной ценности. Его переспорить трудно. Он скептик, а это очень важная должность.
— Я понимаю, — отозвалась Джейн.
— Конечно, речь идет только о догадках, — уточнил хозяин. — Вы не должны слышать, как мы будем гадать. О том же, что мы знаем достоверно, знать можете и вы… Макфи и сам захочет вам об этом поведать. Он испугается, как бы мы с Грэйс не погрешили против объективности.
— Я понимаю… — снова сказала Джейн.
— Я бы очень хотел, чтобы он вам понравился. Мы с ним старые друзья. Если нас разобьют, он будет поистине прекрасен. А что он будет делать, если мы победим, я и представить себе не могу.
Наутро, проснувшись, Марк почувствовал, что у него болит голова, особенно затылок, и вспомнил, что упал… и только тогда вспомнил все. Конечно, он решил, что это страшный сон. Сейчас это все исчезнет. Какая чушь! Только в бреду он видел когда-то, как передняя часть лошади бежит по лугу, и это показалось ему смешным, хотя и очень страшным. Вот и здесь такая же чушь.
Но он знал, что это правда. Более того, ему было стыдно, что он перед ней сплоховал. Он хотел «быть сильным», но добрые качества, с которыми он так боролся, еще держались, хотя бы как телесная слабость. Против вивисекции он не возражал, но никогда ею не занимался. Он предлагал «постепенно элиминировать некоторые группы лиц», но сам ни разу не отправил разорившегося лавочника в работный дом и не видел, как умирает на холодном чердаке старая гувернантка. Он не знал, что чувствуешь, когда ты уже десять дней не пил горячего чаю.
«В общем, надо встать, — подумал он. — Надо что-то сделать с Джейн. Видимо, придется привезти ее сюда». Он не помнил, когда и как сознание решило это за него. Надо ее привезти, чтобы спасти свою жизнь. Перед этим казались ничтожными и тяга в избранный круг, и потребность в работе. Речь шла о жизни и смерти. Если они рассердятся, они его убьют, а потом, может быть, оживят… О, Господи, хотя бы они умертвили эту страшную голову! Все страхи в Беллбэри — он знал теперь, что каждый здесь трясся от страха — только проекция этого, самого жуткого ужаса. Надо привезти Джейн. Делать нечего.
Мы должны помнить, что в его сознании не закрепилась прочно ни одна благородная мысль. Образование он получил не классическое и не техническое, а просто современное. Его миновали и строгость абстракций, и высота гуманистических традиций; а выправить это сам он не мог, ибо не знал ни крестьянской смекалки, ни аристократической чести. Разбирался он только в том, что не требовало знаний, и первая же угроза его телесной жизни победила его. И потом, голова так болела, ему было так плохо… Хорошо, что в шкафу есть бутылка. Он выпил и тогда смог побриться и одеться.