Мерзость
Шрифт:
Пятница, 15 мая 1925 г.
Базовый лагерь, в который мы добираемся к полудню, почти пуст.
Доктор Пасанг, разумеется, на месте — как и два его обмороженных пациента, отдыхающих в своих палатках. Пасанг произвел ампутации вчера, когда все вернулись из монастыря: все десять пальцев на ногах у Анга Чири, четыре пальца на ногах и три пальца на правой руке у Лакры Йишея. Обычно, объясняет нам Пасанг, он подождал бы еще несколько дней, прежде чем оперировать, но гангрена с пальцев на ногах Анга Чири стала распространяться на ступню, а также угрожала левой ноге и правой руке Лакры.
Мы с Жан-Клодом навещаем обоих шерпов; настроение у Анга Чири лучше,
Лакра, пострадавший меньше Анга, выглядит гораздо мрачнее. У обоих ноги забинтованы, и сквозь бинты проступают красно-желтые пятна йода. Лакра поддерживает правую руку, на которой осталось два пальца, и, едва не плача, повторяет, что — как перевел Пасанг — больше никогда не найдет работу.
Выйдя из палаток, мы с Же-Ка рассказываем Пасангу об оптимизме Анга Чири.
— Нельзя недооценивать воздействие небольшой дозы опия на настроение пациента после операции, — тихим голосом говорит он.
В базовом лагере остались только пять шерпов, и Пасанг сообщает нам, что вчера Реджи и Дикон отправили большинство людей на доставку грузов в «верхние» лагеря, то есть третий лагерь у подножия последнего ледового склона и в четвертый лагерь на Северном седле. Кроме того, по словам Пасанга, сегодня приходил гонец с сообщением, что сильный ветер и густой снег остановили всех, за исключением Дикона, Реджи и двух «тигров», ниже Северного седла, и Пасанг предполагает, что даже эти четверо теперь уже могли вернуться в третий лагерь. По крайней мере, во втором и третьем лагерях много палаток, спальных мешков и еды для многочисленных шерпов, которые через них проходят.
Пасанг говорит нам, что сам хочет подняться в верхние лагеря, когда два его пациента немного окрепнут. Разумеется, при условии, что больше не будет серьезных травм и ему не придется снова доставлять раненого или раненых в базовый лагерь. Мне кажется, Пасанг не желает разлучаться со своим работодателем — леди Бромли-Монфор — на такое долгое время.
Мы с Жан-Клодом принимаем решение отнести часть груза в самый высокий лагерь, до какого только сможем сегодня добраться — несмотря на то, что выйдем из базового лагеря довольно поздно. Думаю, нам обоим требовалось выложиться по полной на восхождении и переноске грузов, чтобы избавиться от ужасного послевкусия предрассветного «небесного погребения». Мне — уж точно.
Многие кислородные аппараты были уже доставлены шерпами в следующие лагеря, но мы с Же-Ка проверяем два таких комплекта — во всех шести баллонах практически нет утечки — и закидываем за спину, чтобы отнести их как можно выше до наступления ночи.
Взяв модифицированные Ирвином и Финчем кислородные комплекты — сегодня мы не собираемся дышать «английским воздухом», и поэтому маски и клапаны прикреплены к металлической раме, — мы уже приблизились к установленному Диконом максимальному весу груза в 25 фунтов, но нам нужно захватить с собой и личные вещи, если мы хотим ночевать в верхних лагерях — и, возможно, оставаться там до попытки штурма вершины. Поэтому мы берем с собой две сумки с плечевыми лямками для переноски на груди — на самом деле сумки для противогазов (без самих противогазов), оставшиеся после войны, которые Дикон задешево купил оптом. В них прекрасно размещаются дополнительная одежда, бритвенные приборы — я не пользовался им целую неделю, потому что ненавижу бриться холодной водой, — фотоаппарат, туалетная бумага и все остальное. Вполне возможно, что в верхних лагерях есть лишние спальные мешки, но мы с Же-Ка не желаем рисковать — туго сворачиваем
У нас с собой полный набор ледорубов самых разных размеров (расчехлены и извлечены из рюкзаков только самые длинные), а также два жумара Жан-Клода. Мы надеваем свои «кошки» с 12 зубьями (несмотря на тот факт, что большая часть пути проходит по камням морены), а также пуховики Финча, подбитые пухом брюки Реджи, а сверху анораки «Шеклтон» и плотные брюки — сегодня довольно холодно и идет снег.
Мы обмениваемся рукопожатиями с Пасангом и пускаемся в путь по каменной долине между стенами грязного моренового льда и редкими ледяными пирамидами. Погода не улучшается, и видимость снижается футов до пятнадцати. Ветер здесь, в долине Ронгбук, еще сильнее, а крупинки снега врезаются в наши лица, словно заряды дроби.
Связавшись сорока футами «волшебной веревки Дикона» и закинув дополнительные бухты веревки на плечи, мы с Жан-Клодом (я впереди) направляемся к Северному седлу, от которого нас отделяют двенадцать миль долины и ледник.
За весь долгий путь вверх по «корыту», а затем по леднику выше второго лагеря, мы с Же-Ка обменялись лишь несколькими необходимыми фразами. Каждый был погружен в свои мысли.
Я размышляю о смерти в горах. Кроме искренней вины за бессмысленную гибель Бабу из-за нашего мальчишества, я вспоминаю и другие смерти в горах, и свою реакцию на них. Мне уже приходилось сталкиваться с такими случаями.
Я уже упоминал о Гарвардском альпинистском клубе, который официально открылся только в прошлом, 1924 году, но во время моей учебы в университете с 1919 по 1923 год несколько человек — в альпинистских кругах нас называли «гарвардской четверкой» — все каникулы и все свободное время проводили в горах, в близлежащих Куинси-Куоррис весной-осенью и в горах Нью-Гемпшира зимой.
Нашим неформальным лидером был инструктор Генри С. Холл, основавший клуб в 1924 году, и наша разношерстная команда альпинистов обычно встречалась у него дома. В нее входили также Террис Картер (мы с ним ровесники) и Эд Бейтс, на год младше нас, маленького роста, с нелепой, но на удивление эффективной техникой.
Профессор Холл и его старшие и более опытные товарищи предпочитали канадские Скалистые горы и иногда Аляску. На втором курсе, ранней осенью во время каникул, мы вчетвером поднимались на Маунт-Темпл в Альберте на Восточном гребне — сегодня ее отнесли бы к классу сложности IV 5.7, — когда Эд поскользнулся, оборвал 60-футовую веревку, которой был связан со мной и Террисом, и разбился насмерть. Мы не были готовы его подстраховать, а падение Эда было таким внезапным и отвесным, что, если бы веревка не оборвалась, мы с Террисом непременно сорвались бы с северной стены и полетели в пропасть вслед за ним.
Конечно, мы оплакивали смерть Эда, как только молодые люди могут оплакивать смерть ровесника. Я пытался поговорить с родителями Эда, когда те приехали в Гарвард, чтобы забрать его вещи, но сумел выдавить из себя только всхлип. Когда возобновились занятия, я стал пропускать лекции — просто сидел в своей комнате, погруженный в мрачные мысли. Я был уверен, что с альпинизмом покончено.
Тогда-то ко мне и пришел профессор Холл. Он сказал, чтобы я либо посещал занятия, либо бросал университет. Сказал, что так я впустую трачу родительские деньги. Что касается альпинизма, Холл сообщил, что ведет студентов на гору Вашингтон, как только выпадет первый снег, и что я должен решить, либо я продолжаю — он считал, у меня есть способности, — либо бросаю прямо сейчас. «Смерть можно считать неотъемлемой частью этого спорта, — сказал мне профессор Холл. — Очень несправедливо, но это факт. Когда погибает друг или партнер, ты должен оставаться альпинистом, Джейк, ты должен научиться говорить смерти „пошла ты на хер“ и идти дальше».