Месс-менд. Роман
Шрифт:
– Артур, дорогой мой, мужайтесь!
– произнесла она с большим достоинством.
– Мужайтесь, братец!
– неожиданным басом воскликнула другая, тоже подходя к Артуру. Это была на редкость красивая девушка, которую портили разве только две вещи: густой басистый голос и черные усики.
– Где отец?
– воскликнул молодой Рокфеллер.
– Да, Артур, он тут. Еремия тут, в этом гробу, - его убили под Варшавой.
Мистрисс Элизабет Рокфеллер проговорила это дрожащим голосом, закрыла лицо и зарыдала.
– Братец, я возьму вас под руку, - шепнула красивая Клэр, прижимаясь к неподвижному молодому
Но Артур отшатнулся от них и впился пальцами в пухлую руку Лепсиуса.
– Спросите их, кто убил отца, - шепнул он побелевшими губами.
Лепсиус повторил его вопрос.
– Не сейчас… мне трудно говорить об этом, - пробормотала вдова.
– Отчего не сказать ему прямо, мама?
– вступилась Клэр своим мужским басом.
– Тут нет никаких сомнений, его убили большевики.
Скорбная процессия двинулась дальше. Лепсиус подхватил зашатавшегося Артура и довел его до автомобиля. Набережная опустела, с неба забил частый, как пальчики квалифицированной ремингтонистки, дождик.
Сплевывая, прямехонько под дождь, к докам прошли, грудь нараспашку, два матроса с «Торпеды». Они еще не успели, но намеревались напиться. У обоих в ушах были серьги, а зубы сверкали как жемчуга.
– Право, Дип, ты дурак, право так.
– Молчи, Дан, будь ты на моем месте, ты бы остолопом стал.
– Скажи, пожалуй!
– А я тебе говорю, остолопом.
– От такого-то пустяка? Да у меня и в животе бы не пробурчало!
– Пустяк! А я тебе скажу - я лучше дам себя съесть акуле, начиная с ног и кончая головой, чем опять переживу этакое дело.
– Да какое дело-то? Бабьи фокусы!
– Ни-ни, милейший, тут не баба, тут сатана. Если б ты увидел, как она ручьем разливалась, да с капитаном на голос выводила, а потом сухими глазами взглянула и смешок вырвался, будто невзначай, - понимаешь, она думала, что одна осталась, а я за брезентом, - так тебе стало бы страшно дневного света.
– Тю, дурак. Ну что же тут страшного?
– Сам дурак, вот что. Помяни мое слово…
Остальное пропало в коридоре, ступеньками вниз, подвала «Океания», - горячая пища и горячительные напитки - специально для моряков». Если мы туда с вами и спустимся, читатель, то во всяком случае не сию минуту, когда, по моему счету, выходит ровнешенько «стоп» первой главе.
2. ДОКТОР ЛЕПСИУС НАЕДИНЕ С САМИМ СОБОЙ
Быстрыми шагами, не соответствующими ни его возрасту, ни толщине, поднялся доктор Лепсиус к себе на второй этаж. Он занимал помещение более чем скромное.
Комнаты были свободны от мебели, окна без штор, полы без ковров. Только столовая с камином да маленькая спальня казались жилыми. Впрочем, за домом у доктора Лепсиуса была еще пристройка, куда никто не допускался кроме его слуги, чье желтое лицо с несомненностью выдавало его смешанное происхождение.
Поднимаясь к себе, Лепсиус казался взволнованным. Он танцевал всеми тремя ступеньками, ведущими к носу, бормоча про себя:
– Съезд, настоящий съезд. Какого черта все они съехались в Нью-Йорк? Но тем лучше, тем лучше! Как раз вовремя для тебя, дружище Лепсиус, когда твое открытие начинает нуждаться в экспериментиках, примерчиках, проверочных субъектах… Тоби! Тоби!
Мулат с выпяченными губами и маленькими, как у обезьяны,
– Тоби, - сказал он, наконец, тихим голосом, - что поделывает его величество Бугас Тридцать Первый?
– Кушает плохо, жалуется. На гимнастику ни за что не полез, хоть я и грозил ему кнутом.
– Не полез, ты говоришь?
– Не полез, хозяин.
– Гм, гм. А ты пробовал вешать наверху бананы?
– Все делал, как вы приказали.
– Ну пойдем, навестим его. Кстати, Тоби, пошли, пожалуйста, шофера с моей карточкой вот по этому адресу.
Лепсиус написал на конверте несколько слов и передал их мулату. Затем он открыл шкафчик, достал бутылочку с темным содержимым, опустил ее в боковой карман и стал медленно спускаться вниз, на этот раз по внутренней лестнице, ведущей к тыловой стороне дома. Через минуту Тоби снова догнал его. Они миновали несколько пустых и мрачных комнат, со следами пыли и паутины на обоях, затем через небольшую дверку вышли на внутренний двор. Он был залит асфальтом. Высокие каменные стены справа и слева совершенно скрывали его от уличных пешеходов. Нигде ни скамейки, ни цветочного горшка, словно это был не дворик в центральном квартале Нью-Йорка, а каменный мешок тюрьмы. Шагов через сто оба дошли до невысокого бетонного строения, похожего на автомобильный гараж. Дверь с железной скобой была заперта тяжелым замком. Только что Лепсиус собрался вставить ключ в замочную скважину, как с той стороны, из главного дома, раздался чей-то голос. Лепсиус нервно повернулся.
– Кто там?
– Доктор, вас спрашивают, - надрывалась экономка в белом чепце, красная как кумач, - вас спрашивают, спрашивают, спрашивают!
Мисс Смоулль, экономка доктора, была глуховата, - очень незначительное преимущество у женщины, не лишенной употребления языка.
– Кто-о?
– растягивая звуки, крикнул Лепсиус.
– Хорошо!
– ответила ему мисс Смоулль, усиленно закивав головой. Тотчас же некто, бедно одетый, быстро направился через дворик к Лепсиусу.
– Черт побери эту дуру!
– выругался про себя доктор.
– Держишь ее, чтоб не подслушивала, а она знай гадит тебе с другого конца. Кто вы такой, что вам надо?
– последние слова относились к подошедшему незнакомцу.
– Доктор, помогите больному, тяжело больному, - сказал незнакомец, едва переводя дыхание.
Лепсиус посмотрел на говорившего сквозь круглые очки:
– Что с вашим больным?
– Он… на него упало что-то тяжелое. Перелом, внутреннее кровоизлияние, одним словом - худо.
– Хорошо, я приду через четверть часа. Оставьте ваш адрес.
– Нет, не через четверть часа. Идите сейчас!
Доктор Лепсиус поднял брови и улыбнулся. Это случалось с ним редко. Он указал мулату глазами на дверь гаража, передал ему ключ и двинулся вслед за настойчивым незнакомцем. Только теперь он разглядел его как следует. Это был невысокий, жиденький человек, с ходившими под блузой лопатками, со слегка опухшими сочленениями рук. Глаза у него были впалые, унылые, тоскующие, как у горького пьяницы, на время принужденного быть трезвым. Под носом стояли редкие, жесткие кошачьи усы, на шее болтался кадык.