Мессалина. Трагедия императрицы
Шрифт:
От этой мысли Мессалина расплылась в улыбке, чувствуя себя на вершине блаженства. Макрон, как всегда, был прав: сегодня ее день!
Когда Макрон, неся на руках Друзиллу, вошел в ее спальню и положил девушку на постель, из-за занавесей выскользнула гибкая фигура глядящей исподлобья женщины, которая кинулась к ложу с криком:
— Моя домина, что с вами стряслось? Горе мне, о, горе!
— Не кричи так, Цезония, — одернул ее Макрон, на дух не выносивший новоявленную подругу Друзиллы. Старый солдат шестым чувством ощущал, что от нее исходит угроза — эта женщина походила на змею: худая, высокая, черноглазая и
Было видно, что скромная от природы Друзилла тяготилась повышенным вниманием к ее персоне, мечтая остаться одной. С трудом повернувшись на бок, она погладила склонившуюся над ней голову брата:
— Иди, Калигула, тебе надо поесть и идти в амфитеатр, а я хочу отдохнуть и поспать. Что-то я сегодня чувствую страшную слабость. Видимо, от того, что вчера долго стояла в саду, любуясь на полную луну. Говорят, что она может забрать у человека всю силу, если долго на нее смотреть.
— Тогда я сегодня же принесу Диане жертву и попрошу вернуть тебе силы! — обрадованно воскликнул Калигула, словно, наконец, нашел волшебное лекарство, и, успокоенный, отправился в сопровождении свиты в триклиний, где уже были накрыты столы, на которых стояло множество разных закусок, и слуги только и ждали сигнала, чтобы подавать горячие блюда.
Когда первый голод был утолен, император расслабленно вытянулся на ложе и как-то странно посмотрел на своего префекта претория:
— Слушай, Макрон, мне тут недавно пришло в голову, что ты много лет честно служил моему дяде, а затем мне. Такая преданность требует вознаграждения. И вот какая у меня появилась мысль: а не сделать ли мне тебя правителем Египта? Клянусь прахом своего прадеда Марка Антония, это отличная мысль! Сегодня же после окончания игр начинай собираться в дорогу, а я пришлю тебе инструкции. Сейчас мне некогда этим заниматься, извини — надо готовиться к поединку. Я буду выступать в шлеме Александра Великого. Не зря же я, клянусь Стиксом, вытащил его из гробницы знаменитого македонца!
Услышав о том, что скоро уплывет за море от ожесточившегося Гая Цезаря, Макрон едва не запрыгал от радости. Сколько лет он ходил по лезвию меча, ублажая, успокаивая, направляя этого полусумасшедшего истерика. Наконец-то он получит заслуженную награду и уберется подальше от Рима, в котором с каждым днем становится все страшнее жить. Глаза префекта засияли от радости, которую он не мог скрыть, а губы расплылись в улыбке.
— Благодарю тебя, император! — склонил он перед Калигулой голову, поседевшую на висках. — Клянусь, что буду служить тебе и на новом месте так же усердно, как в Риме!
— Верю-верю, — все с той же странной усмешкой отозвался Калигула, швыряя косточками от маслин в многострадального Клавдия. — Мне уже давно следовало наградить тебя по заслугам, но все как-то времени не хватало. Должен же император заботиться о преданных ему людях! А я очень сентиментален. Вон, мой дядюшка Клавдий закончил, говорят, очередной многотомный исторический труд. Другой бы на моем месте первым делом задался вопросом, а что он там написал про своего венценосного племянника, не возвел ли на него хулу, да на всякий случай засадил его в Мамертинскую тюрьму, а я ничего, терплю старого дурака.
— Но Гай Цезарь… — привычно надул обиженно губы Клавдий. — Да я там на каждой странице рассыпаюсь в славословии твоему Гению.
— Да? Что-то я не заметил, чтобы ты
Поперхнувшись вином, которое в это время он пил из кубка, Клавдий в ужасе замахал руками, словно увидел перед собой ларвов:
— Только не это, Гай Цезарь! Если хочешь, я уничтожу все, что написал, ты только скажи…
Семейная сцена продолжалась своим чередом, и Макрон, улучив момент, склонился к Мессалине, глядя на нее сияющими глазами:
— Ты поедешь со мной в Александрию?
— На правах кого? Или ты забыл, что женат?
— Я разведусь с Эннией Невией. Нас уже давно ничего не связывает.
— А она захочет с тобой расстаться?
— Не говори глупостей! Во-первых, ее никто спрашивать не собирается. Во-вторых, эта глупая гусыня, не знаю уж каким образом, выпросила еще на Капри у Калигулы бумагу, в которой он обязуется на ней жениться, и всерьез собирается предъявить ее ему. Так что мое желание получить развод будет моей супруге только на руку.
Мессалина в раздумье прикусила нижнюю губу:
— Мне надо подумать, Макрон.
Префект претория сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев:
— Ах да, я забыл, что ты мечтаешь о ложе Калигулы. Вон он, твой герой, можешь запустить в него свои острые коготки.
— Не знаю, что тебе сказать… Наверно, мечтаю, но уже не так сильно, как раньше. Мне надо время, Макрон. Не заставляй меня сейчас принимать решение, а то я буду вынуждена сказать тебе «нет». Мне же этого делать не хочется. Потерпи немного. Поезжай, оглядись по сторонам, а там посмотрим. Я сама положила себе срок до Сатурналий. Если до этого времени не произойдет ничего такого, что сделает меня хозяйкой Палатинского дворца, то, возможно, я приеду к тебе, мой герой, если ты к тому времени разберешься с Эннией. Хорошо?
Притянув голову Макрона к своему лицу, Мессалина ласково коснулась своими губами его губ под взглядом двух пар глаз — завистливых Калигулы и жалобных Клавдия.
За обеденное время служители привели в порядок арену, посыпав ее зеленым песком, и она приобрела вполне пристойный вид, будто с утра здесь не проливалась кровь людей и зверей. Когда в императорской ложе появились члены правящей семьи во главе с Калигулой, зал встретил их рукоплесканиями.
— Ну вот, — ухмыльнулся довольный Гай Цезарь, поудобнее устраиваясь в курульном кресле, — Рим обожает своего принцепса. А Макрон все стращает меня чьим-то недовольством. Что скажешь, префект? Или, может, тебя подкупили мои враги? Может, мне приказать тебя немножко попытать, не до смерти, конечно, чтобы узнать, какие мысли бродят в твоей голове? Да ладно, ладно, не хмурься. Это я так, шучу… пока…
И глядя, как заиграли на скулах Макрона желваки, император залился веселым смехом.
Калигула выступал в пятой паре гладиаторов против крупного, но неуклюжего мирмиллона. Бой был объявлен бескровным. Противники бились деревянными мечами, и никто не ждал ничего экстраординарного. Мессалина лениво наблюдала, как беснуется галерка, болея за любимого императора, но первые ряды, где сидели облаченные в белоснежные, с широкой пурпурной полосой на тоге сенаторы, сохраняли олимпийское спокойствие. Для них выход на арену Калигулы означал потрясение основ. Гладиаторы считались отребьем общества, и, появляясь среди них, император ронял свое величие, а значит, и величие Рима.