Мессия Дюны
Шрифт:
В движениях Чани ощущалась неподвластная возрасту сила, хрупкая, замкнутая в себе и ранимая. Хлопоты ее над кофейным сервизом напомнили Паулю первые дни их совместной жизни. Смуглый эльф, которого пощадили годы… если, конечно, не обращать внимания на уголки лишенных белков глаз: такие морщинки фримены Пустыни именовали «следами песчинок».
Едва она приподняла крышку кофейника за ручку, выточенную из хагарского изумруда, как оттуда вырвалось облако пара. Кофе еще не был готов, он понял это по движению, которым она опустила крышку. Серебряный кофейник – округлая фигурка беременной
Чани расставила чашки синего фарфора, прислугой рассевшиеся вокруг величественного кофейника. Их было три: для них обоих, а третья – всем прежним владельцам.
– Вот-вот заварится, – произнесла она.
Чани подняла на него глаза, и Пауль вдруг подумал: каким-то он видится ей? Не останется ли он по-прежнему экзотическим чужаком?
…Пусть тело его жилисто, как и положено жителям Пустыни, но все-таки воды в нем больше, чем подобает фримену. Был ли он еще для нее тем Усулом – так его назвало племя, – который взял ее по законам фрименского тау, пока они еще скрывались в Пустыне?
Пауль посмотрел на свое тело: твердые мышцы, ни жиринки… прибавилось несколько шрамов – в общем, таким он и был двенадцать лет назад, когда стал Императором. Глянув в стоящее на полке зеркало, он увидел себя – «глаза Ибада», синие-на-синем глаза фримена, знак привыкания к Пряности, и крючковатый фамильный нос Атрейдесов. Истинный внучек родного деда, погибшего на арене для развлечения подданных.
Паулю припомнилась одна из фраз старика: «Правитель, как и пастух, полностью отвечает за покорившихся ему. Когда-нибудь от него потребуется жест, выражающий самозабвенную любовь к своему стаду. Даже если он только насмешит весь народ».
Люди до сих пор с теплым чувством вспоминали о нем.
А чем я прославил имя Атрейдесов? – спросил себя Пауль. Напустил на овец волка?
На миг ему представился весь разгул кровавого насилия, творящегося его именем.
– И живо в постель! – властно скомандовала Чани абсолютно немыслимым, с точки зрения его верноподданных, тоном, доведись им услышать эти слова.
Он покорно растянулся на спине, подложив руки под голову, завороженный привычными движениями Чани.
Его вдруг поразила сама их комната. Подданные никогда не признали бы в ней Императорскую опочивальню. Желтый свет колеблющихся в силовом поле светильников шевелил тени разноцветных стеклянных кувшинов, расставленных Чани на полке. Пауль молча припоминал их содержимое: сухие ингредиенты Пустынных лекарств, мази, благовония, памятные, священные для них мелочи: щепотка песка из сиетча Табр, локон их первенца, погибшего так давно… уже двенадцать лет назад. Невинная жертва, подвернувшаяся под руку убийцам в битве, сделавшей его Императором.
Густой аромат кофе с Пряностью поплыл по комнате. Пауль глубоко вдохнул, взгляд его упал на желтую чашу, стоявшую возле подноса, на котором Чани заваривала кофе. В ней были земляные
– Кофе готов! – воскликнула Чани. – Ты голоден?
Сердитое отрицание утонуло в визге лихтера, уносящего Пряность в космос с недалекого Арракинского космодрома.
Чани видела, что он сердится, но все же разлила кофе и поставила чашку возле его руки. Она уселась в ногах постели, откинула покрывало и принялась растирать его ступни, утомленные ходьбой в дистикомбе. Негромко, с обманчивой непринужденностью, она начала:
– А теперь поговорим о ребенке, которого добивается Ирулан.
Глаза Пауля широко открылись. Он внимательно поглядел на Чани.
– Ирулан вернулась с Валлаха только два дня назад, – сказал он. – И уже успела у тебя побывать?
– Мы разговаривали не об ее обидах, – ответила Чани.
В мгновенной вспышке, способом Бене Гессерит, которому мать научила его, пренебрегая запретами Ордена, Пауль заставил свой разум обследовать Чани. Он не любил применять эти методы. Причина его привязанности к Чани частично крылась и в этом: ему редко приходилось в отношениях с ней прибегать к этому утомительному искусству. В соответствии с правилами хорошего тона, принятыми среди фрименов, Чани всегда избегала нескромных вопросов. Ее интересовали практические предметы. Например, факты, касающиеся положения ее мужчины: надежна ли опора в совете, лояльны ли его легионы, на что способны союзники и чего от них ожидать. В памяти ее укладывались длиннейшие перечни имен и сложно переплетенных подробностей. Она могла мгновенно назвать главную слабость любого известного ей врага, возможные действия всех известных противников, боевые планы их предводителей, оснащение и производительность основных отраслей промышленности.
Так почему же, подумал Пауль, она завела разговор про Ирулан?
– Я расстроила тебя, – сказала Чани, – я не хотела.
– А чего ты хотела?
Она застенчиво улыбнулась и проговорила:
– Когда сердишься, милый, не скрывай этого.
Пауль вновь привалился к деревянному изголовью.
– Так ты считаешь, что мне следует удалить ее от себя? – спросил он. – Теперь от нее немного пользы. И мне вовсе не нравится все, что кроется за этими поездками к Сестрам.
– Ее нельзя удалять, – ответила Чани, продолжая растирать его ноги, и деловито добавила: – Ты столько раз говорил, что она позволяет тебе поддерживать контакт с врагами, что их планы ты читаешь по ее поступкам.
– Откуда твоя заинтересованность в ее желании забеременеть?
– Если подобное произойдет, планы врагов расстроятся, и сама Ирулан окажется в неловком положении.
По прикосновению ее рук он почувствовал, чего стоят ей эти советы. В горле набух комок. Он тихо сказал:
– Чани, родная, я поклялся тебе, что не взойду на ее ложе. Ребенок даст ей слишком много власти. Или ты добиваешься, чтобы она сместила тебя?
– Откуда? У меня нет места!
– Да нет же, Сихайя, весна моя Пустынная. Откуда эта внезапная забота об Ирулан?