Месть Анахиты
Шрифт:
Солдаты грянули: — Ха-ха-ха!
«Волеизъявление народа»? Ну! Этих не проведешь красивой болтовней. Они все знают.
Пиргополиник ТыКассий, развеселившись, от души смеялся вместе со всеми. Но это могут заметить и передать «императору». Не навлечь бы беды на свою голову. И квестор крикнул строго:
— Прекратить!
Все сразу стихли. Раздвинулись. Эксатр обернулся, погасил смех на устах и в глазах и сказал скучающе, но с расстановкой, значительно:
— Пусть мудрый квестор не сердится! Он знает: шутам все дозволено.
— Да-а, — вздохнул Кассий уныло. Квестор понял двусмысленность. — Все дозволено шутам…
Часть третья
Ночь
«О Ардвичура-Анахита! Окажи мне помощь.
Если я благополучно вернусь на
созданную Ахурой землю, в свой дом,
я воздам тебе тысячью жертвенных
возлияний из Хомы и млека, очищен-
ных у вод Рангха».
И сошла к нему Анахита в образе девы
прекрасной, сильной и стройной…
— Благодаря покровительству Марса, — произнес торжественно Петроний, — и высокой мудрости императора, нами достигнут большой успех! Теперь, развивая его, надлежит идти немедля вперед, на Селевкию. Войска воодушевлены. Мы с ходу возьмем ее…
Военный совет. Без него уже нельзя обойтись. Война, по существу, едва началась, следует решить, что делать дальше.
Они собрались ранним утром, до наступления жары, нестерпимой здесь даже осенью.
— Да, — неохотно поддержал Петрония легат Октавий.
Он знал: все не так. Все гораздо сложнее.
Угодникам, подобным Петронию, недосуг вникать в дело, к которому они приставлены. Лишь бы удержаться возле доходного дела, — они ведь и приставлены к нему именно из-за угодничества.
Как же он, Октавий, человек вроде неглупый, опытный военачальник, оказался приставленным к темным делишкам Петрония?
Сбил его с толку, опутал военный трибун. Скольких людей, преследуя свои скользкие цели, один такой ловкач может вовлечь в ложное положение.
И Октавий сказал, чтобы хоть что-то сказать:
— Малейшее промедление на войне равносильно поражению.
— А неразумная поспешность и того хуже, — заметил квестор Кассий.
От рассветной серости, что ли, лица у всех на рыночной площади, где заседал совет, казались хмурыми, недовольными.
Но и в самом деле восторгаться нечем! Не каждый из десяти начальников когорт, тридцати командиров манипул и шестидесяти центурионов легиона искренне верит в «высокую мудрость» Красса.
Многие сознают, что их заставили играть комедию. Но война — не комедия! Война — это смерть. А что серьезнее смерти? Уж она-то бесспорна. В отличие от жизни, которую всякий толкует как взбредет ему в голову.
— Раз поспешив, мы оказались без снаряжения… — Он напомнил совету о кораблях с грузом осадных машин, затонувших от зимних бурь на пути из Брундизия в Диррахий.
Что теперь будет? Участники совета испуганно затаили дыхание.
Но Красс, к их удивлению, остался безучастен к выпаду Кассия. Он даже не вскинул глаз, опущенных к столу, за которым сидел. Будто забыл, зачем он здесь, беспечно любуясь, как по лакированной поверхности стола разливается отражение светлеющего неба.
— Продолжай, — благосклонно кивнул «император».
К небесному свету и ко всему прочему, что отдает «поэзией», он, как всегда, глубоко равнодушен. Его пробуждает к гордой сдержанности высокое новое звание. Повелитель, главнокомандующий терпеливо, с должным вниманием, как тому положено быть, слушает подчиненных. Только и всего.
— Селевкия — не Зенодотия, — продолжал квестор Кассий. Он чуть не сказал: «не жалкая Зенодотия». Но пропустил благоразумно слово «жалкая», ибо одним словом мог разрушить все. — Большой город, хорошо укрепленный, могучий. Столица. Не взять без тяжелых осадных приспособлений. На это уйдет немало времени. В конце концов не греков несчастных бить пришли мы сюда, — подчеркнул квестор Кассий. — Цель наша — парфяне.