Месть авторитета
Шрифт:
— Пора — вира, — выдавил бледный «такелажник». — Залежался… Где там загулял Фаридка? Проводил бы до туалета, подстраховал, а то смайиаю и — кранты.
В открытую дверь палаты осторожно въехала каталка с Геной. Лицо безногого раскраснелось, закинув голову, он благодарно улыбнулся везущему его «дядьке». Тот отвечал калеке снисходительной улыбкой. Будто возил на прогулку по коридорному «проспекту» не взрослого человека, а расшалившегося пацана.
Шагал азербайджанец медленно, осторожно переставляя больные ноги. Но изо всех сил старался
— Ну-ка, джигит дерьмовый, проводи меня до туалета, — не попросил — приказал «такелажник». — Не все же тебе безногих возить…
Фарид побагровел, но сдержался. Перенес Гену на кровать, уложил, накрыл одеялом. Только после этого повернулся к грубияну.
— Зачем ты так, Петро, а? Конечно, провожу, как не проводить…
— Не надо, — неожиданно поднялся мой сосед. — Мне тоже приспичило. Пойдем вместе.
Сергей подошел к кровати «такелажника», подставил ему плечо, обнял за талию. Они медленно двинулись из палаты…
По коридору прошла Галина. Бросила взгляд на двух мужиков, многозначительно улыбнулась… Кому? Или сразу обоим? И что предосудительного в том, что женщина улыбается мужчинам? Может быть, просто издевается над их немощью!… А может быть…
Фарид опустился на свою постель, морщась, погладил больные ноги.
Мне припомнилась характеристика, данная Гошевым вору в законе. Жестокий, садист, палач, для которого истязание жертв — наслаждение. Это определение удивительно подходит Алексею Федоровичу и «такелажнику». Гена — отпадает. Фарид — добрый и отзывчивый человек. Трифонов еще не раскрыт — он только и делает, что читает! А внешность, как правильно заметил Николай, бывает обманчива…
Итак, Алексей Федорович и Петро?…
Быстро темнело. За слезливым окном по небу ползли черные тучи, важно, не торопясь, задевая друг друга крутыми боками. Изредка поливали землю короткими дождями. Вдали, на горизонте, посверкивали молнии, и глухо рокотал гром.
В палату вошла Мариам с динамиком в руках. Поднялась на цыпочки, повесила его на вбитый гвоздь. Попыталась включить в розетку — не вышло. Оказалось, что шнур короток…
— Фарид, помоги, пожалуйста!
Парень подскочил, снял динамик с гвоздя.
— Клещи и молоток есть?
Мариам развела руками. Откуда в больнице инструмент? Ланцеты, ножницы, пинцеты, скальпели — ради Бога, а клещей с молотками отродясь не было.
— Понятно… Ладно, обойдемся!
Парень посмеялся, ухватил шляпку гвоздя пальцами, поднатужился и… вытащил его… Вот это силушка! Приставил гвоздь к новому месту, приложил к шляпке ножку стула… Раз! Удар кулаком — гвоздь вбит!
— Силен, джигит, — позавидовал куряка. — Вот так и человека прибьешь одним ударом… Признайся, доводилось, а?
— Нет… Никогда не убивал и не убью! Как можно живое существо, а?
— Разное бывает в жизни, — задумчиво прокомментировал ответ Фарида Алексей Федорович. — Я вот тоже, наверно, не смог бы…
Казалось, что могло быть необычного в этом кратком диалоге? Но он почему-то крепко засел в моей памяти…
— Во время мертвого часа и врачебных обходов радио не включать! — строго приказала медсестра
Фарид, будто привязанный к ней, тоже исчез.
— Отправились трахаться, — презрительно фыркнул Алексей Федорович, вытаскивая из тайника, о существовании которого знают все, начиная от санитарки и кончая начальником отделения, очередную сигарету. — Был бы я не на костылях, обязательно прознал бы, как устраиваются молодые. Бедной Мариамке и раздеться-то нельзя — вдруг позовут больные. Или — дежурный врач… А заниматься любовью в одежде, все одно, что жевать конфету в обертке. Никакого тебе удовольствия — одно расстройство…
— Да, это тебе не вира-майна, — подтвердил появившийся Петро. — Шуруй и оглядывайся.
Бледный, лицо потное — нелегко далась ему прогулка в туалет. Похоже, он не врубился в суть высказываний соседа — подтвердил по привычке.
— У нас на стройке был интересный случай…
А где Трифонов? Жаль, бедро мешает — прогуляться бы, выяснить, по какой надобности задержался водитель грузовика с лошадиным лицом.
Впервые во мне шевельнулось противное чувство жалости к себе. И негодование в адрес Николая. Использует Гошев больного человека в своих целях, заставляет напрягаться, следить, анализировать… До чего же это бессовестно и мерзко!
То, что я сам дал согласие, мало того — настоял, успело забыться…
А по палате разноцветным мячиком запрыгала беседа о любовных приключениях некоего прораба то с нормировщицей, то с бригадиршей. С сексуальными подробностями и слюнявыми деталями. Гена отвернулся, сделал вид' — заснул. Стыдлив калека не по-мужски, не мужик — красная девица из русских народных сказок.
Зато куряка — в восторге. Фыркает, вытирает ладонью мокрый рот. Время от времени подбрасывает рассказчику острые камушки наспех придуманных деталей. Тот охотно подхватывает их и вплетает в свое, кажущееся ему довольно остроумным, повествование. Оба хохочут.
Мне не до любовных сюсюканий, и не до поз, которые принимают находчивые любовники. Адски болит воспаленный шов, кружится голова… Прошел день лечения, но ни уколы, ни перевязки, ни ковыряние в ране на температуру не подействовали — зашкалилась, она на отметке тридцать восемь. В полусне мелькают обрывки безумных видений…… Куряка, отбросив костыли, толкает какую-то древнюю старушку под колеса электрички. При этом он злобно орет, отталкивая безногого, который пытается спасти бабушку… «Отправляйся к своим омам-амперам, не мешай мне дело делать».
Старушка падает на колени, молит о пощаде… Электричка уже рядом, гудит, ревет в полный машинный голос…
… Веснушчатый доктор толкает каталку. В ней — две пары ног: отрезанные, в сгустках крови — Генины, и, покрытые язвами, залитые гноем — Фарида. Везет ужасный груз и похваляется: оформился на полставки санитаром, чьи еще ноги доставить к унитазу?
… Петро, подцепив огромным крюком мое ноющее бедро, кричит куда-то в потолок: «Вира!» Крюк пробил нарыв, из разреза сочится что-то бело-красное… Нужно срочно звать на помощь… Просить «такелажника» вытащить крюк!!! Но из горла — хрипы!