Месть еврея

Крыжановская-Рочестер Вера Ивановна

— Наконец-то,— обрадовалась графиня.— Вот такой я тебя люблю. А теперь, слушай, зачем я приехала. Вы все едете ко мне на целый день. Маленький Жорж сва­лился и свихнул себе ногу, доктор его уложил в постель, а я обещала привезти ему приятеля Амедея для под­держки его терпения. Я дождусь возвращения Рауля, и мы все вместе отправимся.

Рауль меж тем приехал к банкиру. Несмотря на его добрую решимость и сострадание к Руфи, мысль, что нужно переступить порог этого дома, тяготила его.

— Доложите обо мне баронессе,— сказал он, давая лакею свою карточку.

—

Баронесса никого не принимает, ваша светлость,— ответил лакей в замешательстве.— Но вот барон, по­трудитесь обратиться к нему.

Действительно, в одну из дверей вестибюля выходил Гуго, собираясь уезжать, но при виде посетителя он сдержанно вежливо поклонился.

— Прошу войти, князь. Жена моя не ожидала се­годня вашего посещения, но я тотчас предупрежу ее и потом проведу вас к ней.

Неожиданная встреча эта была тяжела Раулю, он пожалел даже, что последовал совету жены, приехав без предупреждения. Но теперь, в присутствии прислуги, приходилось сдерживаться, чтобы не выдать себя.

— Очень рад, что я встретил вас, господин Мейер. Это представляет мне случай поговорить с вами насчет одного необходимого дела, которое я желал бы окон­чить прежде свидания с баронессой.

— В таком случае, князь, потрудитесь пройти ко мне в кабинет,— ответил Вельден с некоторым удивлени­ем, любезно предлагая посетителю пройти вперед.

Подвинув стул Раулю, Гуго сел.

— Я к услугам вашей светлости, хотя не могу понять, какие дела нам предстоит решить. Относитель­но Руфи у вас действительно есть дело, но уже чисто нравственного свойства.

Рауль нервно погладил усы.

— Вы забываете, что есть существо, о будущем по­ложении которого необходимо договориться. У вашей жены есть ребенок, по отношению к которому у вас нет никаких обязательств. На мою долю выпадает обязан­ность воспитать эту девочку и обеспечить ее будущность. Считаю долгом заявить вам, что если она лишится ма­тери, я возьму и помещу ее в надежные руки.

Гуго испытующе смотрел на Рауля.

— Вы желаете взять вашу девочку. А княгине из­вестно ее существование? Согласна ли она принять де­вочку в свой дом и быть ей матерью?

Рауль сильно покраснел.

— Нет, я не могу требовать, чтобы она воспитала моего ребенка, хотя ей известно мое прошлое, так как между нами нет тайн. Но я хочу поместить девочку в почтенное семейство и заботиться об ее будущности.

Горькая, презрительная усмешка скользнула по гу­бам банкира.

— Я ценю ваши добрые намерения, князь, но все эти заботы излишни. Я оставлю у себя ребенка, которого узаконил и крестил как своего, а этот акт обеспечивает Виоле состояние и общественное положение. Я простил свою жену, безусловно, и не опорочу ее память, отверг­нув ребенка, которого принял вместе с ней под мой кров. Затем, ваша светлость,— закончил он, вставая,— я пойду предупредить Руфь о вашем посещении.

Оставшись один, Рауль стал в волнении ходить по комнате, сильно недовольный собой и смутно досадуя на Гуго. Его пренебрежительно отстранили, и он вынуж­ден терпеть это великодушие «выкреста», который отра­вил несколько лет его жизни. Мучимый этими мыслями,

князь машинально остановился около стола с книгами и журналами: наверху на роскошной розовой этажерке возвышался бронзовый бюст. Вдруг Рауль вздрогнул — это бюст Аллана Кардека, точно такой же, какой стоял и на его столе, и эти книги и журналы были спиритуа­листического направления. Теперь он нашел ключ к раз­гадке, ему стала ясна причина коренной перемены в ха­рактере банкира. Сознание бессмертия души и цель ее земного воплощения победили, сковали чувства ненависти и мщения, сделав сурового и пылкого человека доб­рым и сострадательным.

Голос Гуго, приглашавшего Рауля к больной, прервал его размышления. Как бы преобразясь, с иным видом и тоном, Рауль повернулся и искренне, дружески сказал:

— Г-н Мейер, сознаюсь, что я был очень удивлен пере­меной в вашем образе действий, но теперь я понял при­чины: вы — спирит и в духе спиритуализма поступаете относительно вашей жены и меня. Так я должен вам сказать, что я тоже спирит и перед изображением вели­кого философа, которого мы оба чтим, я сознаюсь, что неверно судил вас. Вы великодушный и добрый чело­век, и я был крайне неправ,— он остановился.

— Считая меня ростовщиком? — сказал Гуго с груст­ной улыбкой.

— И в этом тоже, конечно. Но сверх того, я искрен­не сожалею о всем, в чем вольно или невольно виноват перед вами,— заключил Рауль, протягивая ему руку.

С видимым колебанием Гуго протянул свою.

— Если вы тоже спиритуалист, князь, то поймете, что я исполнил лишь свой долг, и что странное сплете­ние моей судьбы с вашей коренится, конечно, в дале­ком прошлом. А если когда-нибудь представится к тому случай,— взор Гуго вспыхнул и загадочное выражение мелькнуло на его лице, — надеюсь, вы тоже примените ко мне девиз нашего учения: «Без милосердия нет спасения!»

Доведя князя до дверей будуара Руфи, он удалился, а Рауль вошел один в большую комнату, убранную цве­тами, где несколько переносных фонтанов поддержи­вали в воздухе влажность, необходимую для облегче­ния дыхания больной.

Молодая женщина полулежала на диване, поддер­живаемая подушками. Красный плюшевый пеньюар не­сколько оживил ее смертельную бледность. На скамей­ке у ее ног сидела с огромной куклой Виола.

Пораженный и растроганный, Рауль на минуту оста­новился. Ужели эта бледная, слабая, умирающая жен­щина — Руфь, та роскошная обаятельная красавица, покорившая его чувства? Виола служила тому свиде­тельством: эта прелестная крошка с длинными пепельно-русыми кудрями была, несомненно, его дочерью, его живым изображением.

— Ах, думал ли я увидеть вас, баронесса, в такой обстановке, в таком состоянии? — сказал князь, подой­дя к ней и целуя протянутую руку.

Руфь подняла на него глаза, горевшие лихорадочным огнем, и указывая на ребенка, прошептала:

— Вот Виола!

Наклонясь к девочке, Рауль привлек ее к себе и по­целовал.

Смутившаяся было при виде красивого офицера, малютка ободрилась этой лаской и, когда князь сел, оперлась на его колени и, показывая ему куклу, с гор­достью сказала: