Месть Фарката Бона
Шрифт:
— Так, ладно, ты стой тут, полосушка (2), я одна пойду. — Месма заткнула подол за пояс и ощупью двинулась вдоль стены. И пока руками по холодному, как лед, граниту водила, вроде бы почувствовала накат портала.
— Да куда идти-то? Камень впереди, недаром заперто-запечатано! — голосила тихонечко Монья, впрочем, ни на шаг от старшей товарки не отходя. — Пропадем с тобой, и косточек не соберут! Ой, что это?!
— Эх, вот я несмекалиста, чуть не забыла! — Лицо Дарнейлы освещалось золотистым сиянием. — Ну тебе дрожать, полно! Это глазок мой, бабушка, наставница покойная, подарила. Добрый
В четыре руки дергали, толкали — ничего; Килла от натуги пот отерла и Рутке держать окару с мешком дала, а сама глаза закрыла, да как крикнет:
— Отворись, силой своей велю! Где я пройду — никто не хаживал! Мне замков нет — я своей властью заклятие снимаю! — Кто слова ей подсказывал, молодая месма не знала, но дрогнула скала и открылся лаз! Только будто ветер сухой обеих окатил, закружилась пыль, и звон тяжелый в уши грянул… Как в набат железом ударило! Прогал узок был, дышал как живой:
— Иди-и-и! Иди-и-и к нам… — голосами жуткими зазвучал. — Ондна кареле Килла, Мать смерти!
— Что-то мне не спится. Или вправду тревожно, или я трушу. — Фаркат, не оборачиваясь, поежился от холода.
— Скажи, зачем мы к Стылому морю идем? Вроде бы, там давно никто не живет, одна пустыня да руины. — Подошедший неслышно следопыт, хоть и был удивлен, что тот его невесомые, как у зверя мелкого, шаги распознал, но виду не подал, просто накинул на плечи юноши меховую опаху.
— Ты догадался, да? — Бон из-за плеча взглянул на младшего Рейдента; промахнулся взглядом — воин был на голову выше, только глаза на худом лице блеснули.
— Слышал. Я карты и старые свитки не для развлечения читал.
— Я все спросить хотел, — Фаркат вздохнул, — тайный квод только архонту присягает, потому как не месмы вас на свет производят? Верно, что власти Настоятельницы над вами нету?
— Правда, — спокойно, будто не о тайне великой они говорили, подтвердил Кейо. — Только за разговор такой мне — казнь, да и тебе знание такое — смерть.
— Смерть, смерть, пуганый уже, — проурчал котом Бон. — Много вы понимаете! Есть вещи пострашней ваших законов… дурацких, сумасшедшими тетками данных. Думают, в замке спрятались со своей ворожбой да книжками, пылью покрытыми? Ой ли?! — И, помолчав, будто не о том говорил, улыбнулся устало и лоб рукою потер. — Нам бы к вечеру завтра добраться, а там уж…
— А что будет там? — Следопыт подошел совсем близко.
— Могилу вскрою, и… Как повезет. — Фаркат посмотрел на небо. — Ты со мной?
— Что, клятву потребуешь? — серьезно спросил Кейо Лангин, сын Рейданта, тайный бон.
— Не ходи! — заорала Рутка и вцепилась Дарнейле в юбку, а ногами в косяк уперлась. — Не пущу на погибель! Ты одна ко мне добрая была. Опомнись, хоть слово скажи-и-и!
А Киллу обезволевшей куклой от земли подняло и в проем яркий повлекло, затянуло… Куда бедной сиротке супротив магии могучей подругу руками слабыми детскими удержать! Как шелковую нитку сносит со стола рукодельницы легким сквознячком, так унесло месму в закрывающуюся
— Горе-е-е горюшко моё! Ладушка, сестрица-а-а! Добренькая моя! — все кричала и кричала в полном мраке Рутта Монья, срывая голос, царапая проклятый камень. — Погубила я тебя… — И зашлась слезами, упала наземь.
Как листочек сухой осенний по дорожке, Мореной на воде нарисованной, что бывает в двусканные ночи дома в Воксхолле, скользила Дарнейла Гейсарнейская по воздуху и не удивлялась ничему. А вокруг все лица кружились, вроде как живые, а может, и скульптуры какие, только-только всмотреться бы, да покойно, и так хорошо, лениво…
«Лениво... Лени-и-иво?! Да госпожа Оренна, когда проснется, за нерадение мне все волосья-то повыдерг…» — Месма очнулась, дернулась в невидимых путах, словно муха в паутине, кулаки упрямо сжала, в себя полную грудь воздуха неживого вдохнула и как крикнула повелительно прямо в муть перламутровую, что ее вперед в подземелье страшное влекла: — Гоулмирэ, гоулмирэ Ингбрандт, туне таэ Олуэмор!*
И тут раздался вой волчьего страшнее, стократно от потолка и стен отдаваясь. Всё усиливаясь и крепчая. Дарнейла прямо на гранитные плиты рухнула… А окара, как живая, из пальцев ее, что крепко судорогой еще у прохода проклятого свело, выскочила и закрутилась на полу волчком… Это она, игрушка пустая, как месмочка дома думала, звуки нестерпимые притушила. Но тихо было недолго — в ярком свете Ореинного колдовского фиала Гейсарнейская месма, недвижной в ужасе став, глядела, как из гробов черных мраморных встают высохшие и страшные, будто труп собаки, на который она еще ребенком в лесу наткнулась, — но живые! — древние глайморы. Ядовитые корни земли Оломей.
(1) — так коверкает Рутта слово "пюпитр", для чтения такие пользовали в обители, да и "пергамент" тоже наврала
(2) — трусишка, ссыкушка в воксхоллском просторечии
========== Матери ==========
Анарда... устала. О, как она устала — боги! если вы слышите, — устала! Проклятая звезда изводила старую месму бессонницей, едва появляясь ночами на небосводе, вытравляла силы, лишала разума и воли. Никтогия Оломейская металась в своих роскошных, но обрыдших до воя покоях, где из каждого угла, мнилось, поднимались тени погубленных душ и сама темнота шептала о совершенных преступлениях... грехах.
— Подавай одеваться.
Приснувшая служанка едва расслышала ее слабый голос и сочувственно спросила:
— Неможется, госпожа, велеть лекарку позвать? Я потихоньку, мышью юркну, никто не проведает.
Волшебница с трудом поднялась из резного кресла и вскинула руку, пресекая ненужные речи преданной Зиры:
— Пустое болтаешь! — Едва устояв на дрогнувших ногах, она уняла запаленное, как от бега, дыхание и вслух продолжила свою мысль, вслед за мелькнувшим образом, даже улыбнулась, как воочию представив могучую, аки медведь, послушницу в серой лохматой шкурке: — Какова ж из тебя мышь… В заботах утомилась я, баро податей меньше слать стали, а Брай с войском в разъездах. Неспокойно… Предчувствую, беда грядет. Или перемена приспела? Да кем — не чувствую! Сердце заходится, Зирка!