Месть старухи

Волошин Константин

Повар нагнулся, подобрал кинжал, передал дону Висенте. Тот брезгливо и с опаской взял клинок и держал его так неловко, что тот мог выскользнуть в любую секунду.

И услышал негромкий голос Габриэлы:

– Дурак! Что ты задумал! Как тебе это пришло в голову?

– Я... я... мне... – дальше Андрес ничего не смог сказать.

В голосе слышалась истерика и бесконечное отчаяние.

– Андрес! – тихо проговорил дон Висенте, не приближаясь. – Ты мне больше не сын! Исчезни! И чтобы я больше тебя не видел! Вон!

Андрес

всхлипнул и торопливо, бочком проскользнул в дверь.

– Боже! Что же это такое!? – Дон Висенте сжал виски и раскачивал головой в разные стороны. – И это мой сын! Господи! Вразуми и дай понять его!

– Не стоит так переживать, дон Висенте! – резко заметила Габриэла. – Он не стоят вашего гнева. Постарайтесь успокоиться. Прошу вас!

– Габи! Он мог убить тебя!

– У меня в руке был пистолет, и курок я не забыла взвести, дон Висенте. – Она обернулась к слугам. – Приготовьте сеньору комнату. Здесь он не сможет больше спать. А где донья Анна?

– Сеньора, донья Анна приняла сонный настой, и, наверное, ничего же слышала.

Это была горничная доньи Анны. Габриэла строго глянула на негритянку и та в смущении опустила голову.

– Пошла вон, дочь свиньи и собаки! Пусть сеньора немедленно придёт сюда!

Горничная тут же исчезла, её торопливые шаги затихли в направлении комнаты сеньоры.

– Зачем тебе Анна? – умоляюще спросил дон Висенте. – Я не хочу с нею встречаться! Это меня доконает!

– Дон Висенте! Будьте твёрды и непреклонны! Это необходимо! Только жёсткость может оградить вас от повторения случившегося! Возьмите себя в руки!

Дон Висенте тяжко вздохнул. Вид его был плачевным, растерянным и безвольным. Вспышка против сына окончательно обессилила его, и теперь он мечтал остаться один и попытаться успокоиться.

– Сеньор, прошу прощения, но выпейте вина, – повар учтиво протянул большой кубок красного вина. – Это вам поможет прийти в себя.

Дон Висенте поспешно схватил сосуд и, проливая влагу, выпил до дна, перевёл дух и осторожно поставил кубок на край стола.

Неумеренными шагами в спальню вошла донья Анна. Её глаза были расширены от ужаса предстоящего разговора с мужем. Дон Висенте с жалким видом оглядел жену, кивком головы отослал прислугу. Спросил отчуждённо, почти смиренным тоном:

– Ты очень плохо поступила, Анна. Я не ожидал этого от тебя. Что ты сделала с сыном?

Донья Анна опустила голову на грудь, но вдруг вскинула её, гордо посмотрев на мужа. Проговорила срывающимся голосом:

– Это ты во всём виноват! И эта потаскушка, – указала пальцем на Габриэлу, всё ещё державшую подсвечник в руке.

Поставив свечу на стол, Габриэла спокойно заметила:

– Сейчас нет смысла искать виновных. Можно и вас в этом обвинить, сеньора. Но то, что вы устроили, что замыслили! Вряд ли кто вас оправдает, тем более божий суд, о котором вы так печётесь.

– Эта дрянь ещё смеет меня поучать! Пиратская подстилка! Шлюха!

Габриэла

подскочила и сильно отвесила женщине пощёчину. От неожиданности голова донья Анны отклонилась в сторону, а на щеке тут же отпечатались следы ладони.

– Ах! – только и смогла вскрикнуть женщина. Схватилась за щёку, яростно устремив глаза на молодую соперницу. Бледность мгновенно разлилась по лицу. Хотела что-то сказать, но бешенство в главах Габриэлы остановило её.

– Перестаньте спорить, сеньоры! – дон Висенте беспомощно простёр к ним свои дрожащие руки. – Не время для этого! Дайте мне прийти в себя. Идите в свои комнаты! Прошу вас.

Габриэла первая устремилась к двери, больше не в силах наблюдать эту непостижимо гнетущую сцену. Ей было противно видеть беспомощность и растерянность дона Висенте. Хотелось остаться наедине с собой. Поразмыслить над случившимся, принять хоть какое-то решение.

Она ополоснула в тазу горевшее лицо, руки и шею. Не вытираясь, легла на смятую простыню и задумалась.

Почувствовала, как волна желания заполняет её изнутри. Всплыла картина любви с Хуаном на берегу речки, на гальке рядом с трупом ненавистного мулата. Как тогда, ей почудились липкие от крови руки, и дрожь страсти прокатилась по разгорячённому телу.

«Господи! Что это со мной? – подумала женщина и широко открыла глаза. – Опять этот проклятий Хуан! Сколько он будет преследовать меня? Этот носатый тощий подонок!»

Она потрогала пальцем едва прощупывавшийся тонкий шрам от пореза и в то же мгновение перед мысленным взором предстала картина, словно видимая ею со стороны. Смятая постель, разъярённый Хуан с оружием в руках, удар по лицу, яростный вопль и острая боль пореза, и струйка крови по щеке. И бешеная, неудержимая страсть. И сплетение тел в экстазе любовной похоти. Похоти ли?

Она тяжело дышала. Тело покрылось потом. Пришлось встать, снять сорочку.

Из открытого окна струился прохладный воздух, и она подошла под эти живительные струи. В голове стучали крошечные молоточки. Мыслей больше не было. Только медленно затухающее чувство острой неудовлетворённости и жалости к себе.

Тело высохло, душа немного успокоилась. Дыхаиие перестало стеснять грудь. Обрызгав себя из таза, она опять легла с надеждой побыстрей заснуть и отрешиться от этого трудного дня и ночи.

***

В доме Миры были свои трудности.

Пахо никак не уживался с Томасой. Он постоянно старался задеть её, поручать всё больше работы, а та не упускала увильнуть, ругаться, и не останавливалась перед прямым оскорблением.

– Что ты, чёрная образина, мне, белой девушке, приказываешь? Ты у меня получишь, черномазый!

– Дура ты, а не белая девушка! Иди в огород и заработай себе на обед! Я не обязан это делать за тебя! Я свободный человек!

– Посмотри на клеймо на лопатке, чёрная крыса! Ты раб!