Месть в конверте
Шрифт:
«Что это за планида у меня такая — разговаривать со скорбящими родственниками? Да еще на кладбище, на ветру. Не хочу скорбящих родственников! Хочу, чтоб был берег океана, пальмы, смуглые красотки и джин с тоником».
Становилось понятно, что меланхолия не желала проходить. Турецкий снова встряхнулся и даже еще прицыкнул сам на себя: «Да что же это такое? Немедленно прекратить, Александр Борисович! Курсом на скорбящих родственников — шагом марш!»
На самом деле день Александра Борисовича начался не с этого. Он начался с посещения здания на Лубянской площади, и настроен Турецкий был весьма
Так было и сегодня. Турецкий, напружиненный и подтянутый, с горящими глазами, был встречен заместителем директора ФСБ Игнатьевым, встречен не просто любезно, а даже ласково. Но Александр Борисович практически ничего не смог добиться ни от него, ни от его подчиненных, сотрудников покойного генерала Смирнова. Он чувствовал, что как рядовые, так и начальники ФСБ чего-то недоговаривают, что-то скрывают. Очень быстро созрело у Турецкого решение отказаться от помощи оперативной службы ФСБ в этом конкретном деле и действовать самим.
…В толпе провожающих в последний путь выделялась вдова — бледная, в черном платке, с перевязанной левой рукой. Даже сквозь завесу постигшего ее горя было видно, какая это красивая женщина. Статная, как придворная дама, изысканная, холеная. Над левым уголком верхней губы — небольшая аккуратная родинка, которая придавала некий шарм.
«А ничего дамочка», — подумал помощник генерального прокурора, но тут же на него вновь неслышно прикрикнул его «внутренний Турецкий»: «Александр Борисович! Это возмутительно! У женщины несчастье, а вы? Все о своем!», и его собеседник был вынужден согласиться: «Да, ты прав. К тому же ей уже и лет, пожалуй, крепко за сорок!», на что в свою очередь возмутился «голос совести»: «Нет, каков наглец! А вам-то, господин Турецкий, сильно ли далеко осталось до полтинника?»
Наконец печальная церемония завершилась, и, выждав какое-то время, Турецкий подошел к вдове.
— Здравствуйте, Елена Станиславовна, меня зовут Александр Борисович Турецкий, я из Генеральной прокуратуры. Примите мои самые искренние собо…
— Оставьте. Я не в состоянии больше слушать соболезнования, мне кажется, что у меня от них рвется что-то внутри. А вам, наверное, не привыкать беседовать со вдовами, так что… давайте к делу. Вы хотели…
— Я хотел поговорить с вами. Конечно, не сегодня — когда вам будет удобно.
Только теперь он заметил, что женщина не просто бледна, а даже какой-то зеленоватый оттенок есть в ее лице.
— Вы правы. Такая проклятая работа — вечно надоедать людям, когда у них случилось горе. Но что делать — ведь вы тоже хотите, чтоб убийца, убийца вашего мужа, который покушался, кстати, и на вас, был пойман.
Женщина вздохнула, но так тихо, что Турецкий скорее увидел, чем услышал
— Приходите ко мне завтра. Сегодня я, боюсь, не смогу.
— Ну-с, давай, Славка, попробуем подвести первые неутешительные итоги, — мрачно выдавил руководитель следственно-оперативной группы по делу под условным названием «Конверты смерти».
Промозглый день клонился к вечеру, на улице было по-прежнему так же отвратительно, а в теплом кабинете Вячеслава Ивановича Грязнова сидели со вдумчивыми аналитическими лицами двое: сам хозяин и Александр Борисович Турецкий.
— Итак, что мы имеем? Что объединяет трех адресатов «взрывных» конвертов? А объединяет их…
— Лубянка их объединяет, Саша. Лубянка, — прохрипел Грязнов.
— Н-да… Из чего мы делаем вывод…
— Что кто-то, пылая благородным негодованием, хочет отомстить гэбэшникам. Пардон, фээсбэшникам. Ну и что ты дальше с этим будешь делать?
— Хрен его знает… — насупился Турецкий. — И, главное, эти твари на контакт не идут.
— А ты чего ожидал, голуба моя? Что они к тебе сами прибегут и на блюдечке с голубой каемочкой всю информацию, какая у них имеется, выложат?
— Тоже верно. Ч-черт, противное дело. Знаешь, смотрят они на тебя… как на недорогую мебель…
— Догадываюсь.
— И всячески дают понять, мол, нам и без вас хорошо, и расследование мы свое проведем, и все будет отлично. Охота вам — копайтесь, только на помощь не рассчитывайте.
— Нормально. Иначе и быть не могло.
— Ну да бог с ним. Ближе к телу, как говорил Мопассан. Что известно об Изольде Богатыревой?
— Пока без изменений. Шок, тяжелейшее психическое состояние. Врачи никого к ней не подпускают.
— Ясно. Значит, ждать. Что еще?
Грязнов пошелестел бумагами на столе.
— Ну вот, например, экспертиза. Так, ну химические термины я могу пропустить?
— Да уж, будь добр.
— Их тут полторы страницы, это все про бомбу. То, что мне сказали эксперты на словах, сводится к следующему: бомба изготовлена из несложных, почти подручных материалов, но изготовлена она — внимание! — профессионалом.
— Так-так!
— Изготовлена человеком, который точно знал, как максимально эффективно сложить из элементарных средств эту, — Грязнов поперхнулся…
— Бомбу-ёмбу, — закончил за него Турецкий.
— Далее, конверт, в котором находилась взрывчатка.
— Это который именно?
— Это речь идет о том единственном, который так и не взорвался. Обычный почтовый конверт, стандартный, изготовлен… это нам интересно?
— Нет.
— На конверте обнаружены микрочастицы слюны, — продолжал вещать Грязнов довольно-таки скучным голосом, — предположительно человека, который заклеивал конверты.
— Стоп! Вот отсюда поподробнее!
— А чего там подробнее? Есть слюна, есть ее анализ… как это называется… генетическая формула.
— Ну! Так это же ключ!
— Да какой же это, на фиг, ключ? И куда ты его, этот свой ключ, я извиняюсь…
— То есть если — допустим, в порядке бреда — у нас есть образец слюны подозреваемого… — начал фантазировать Александр.
— То мы можем путем экспертизы установить… — подхватил Вячеслав.
— А как нам завладеть образцом его слюны?