Место действия - Южный Ливан
Шрифт:
Электричка, протяжно взвыв, начала замедлять ход. Станция. За ней будет длинный перегон, на котором все и должно случиться. Остановка всего пара минут — пара минут до того, как ему придется перешагнуть через себя, через все ценности, что пытались в него вложить родители, через все их воспитание, через самую суть того, что составляло его душу, а заодно через человеческий, а может быть и божеский закон. Ведь «не убий» сказанное Христом, явно не для этих сходящих с ума от страха, но все же упрямо готовящихся к бою бритоголовых мальчишек, что по какому-то недоразумению окружают его сейчас. Неожиданно остро, до колик в животе захотелось домой, в свою уютную комнату, к любимым книгам и мягкому креслу в котором можно было утонуть, спасаясь от всех невзгод и потрясений окружающего мира. Похоже, игра в спасение нации зашла слишком далеко. Обладающий в отличие от своих товарищей кое-какими правовыми знаниями и весьма живым воображением Вовка прекрасно представлял себе возможные последствия того, что они сейчас собирались совершить. На какой-то томительно длинный момент он представил себя в наручниках на скамье подсудимых, вот судья
Захваченный этой суматошной мыслью, он вскинул голову и уперся глазами в насмешливое лицо Кастета. На губах вожака играла ехидная улыбка, казалось, он как в раскрытой книге прочитал все, что творилось в Вовкиной душе, и теперь презрительно улыбался, смеясь над его слабостью, осуждая за трусость. Ноги готовые еще секунду назад понести его прочь, будто приросли к полу, даже за все богатства этого мира он не смог бы сделать ни одного шага под этим пристальным взглядом.
— Не ссы, молодой, все нормально будет. Не в первый раз, — криво ухмыльнулся Кастет, подмигнув ему левым глазом.
— Угу, — нашел в себе силы как можно безразличнее выдохнуть Вовка и отвернулся, чтобы не видеть выражение глаз вожака.
Прижавшись горящими щеками к пыльному, но приятно холодному стеклу он следил за тем, как медленно поплыл назад заплеванный серый перрон. Электричка уносила его вперед, туда, где ждало переломное испытание, отрезающее дорогу назад, открывающее новый этап жизни.
— Эй, дэвишка! Э, куда так бежишь, да?
Гортанный кавказский акцент, с которым была произнесена полная наглой развязности фраза, заставили Вовку дернуться и закрутить головой. Ту, к которой были обращены эти слова, он увидел сразу же, высокая эффектная блондинка с подтянутой спортивной фигурой и роскошной гривой рассыпавшихся по плечам волос, гордо подняв голову, шла от метро. Трое кавказцев стояли около потянувшихся вдоль улицы ларьков, торговавших всякой всячиной. Один из них заросший до самых глаз густой черной щетиной, отлепился от ларечной стены, которую подпирал спиной и двинулся наперехват. У Вовки сладко екнуло и замерло сердце. Он в доли секунды представил себе, как было бы здорово сейчас ухватить наглого горца за шкварник и, отшвырнув в сторону, любезно подать руку прекрасной даме. Потом грозным взглядом пригвоздить к асфальту дернувшихся было дружков поверженного врага, и поцеловать руку восторженно глядящей на него прекрасной незнакомке. Он даже шагнул было вперед. Но к счастью вовремя вспомнил, что подобный подвиг, наверное, мог бы совершить кто-нибудь из любимых киногероев, весь увитый мышцами мастер единоборств, а вот ему, к сожалению, такое точно не под силу. И вряд ли звероподобный кряжистый здоровяк кавказец, даже внимание обратит на такую мелкую помеху, как хилый мальчишка со скрипичным футляром в руке. А если уж обратит, то не ко времени выступившему скрипачу уж точно не поздоровится.
— Оставьте меня! Что вы себе позволяете?!
Пытавшаяся просто игнорировать любвеобильного сына гора блондинка, все же вынуждена была его заметить, когда волосатая клешня уцепила-таки ее за локоть.
— Э, зачэм так говорышь?! Зачэм вырываишься? — укоризненно качнул головой здоровяк. — Нэ нада, рваться! Пайдем вина выпьем, посыдым, пагаварым…
Он настойчиво тянул упирающуюся блондинку в сторону располагавшегося поодаль уличного кафе. Дружки подбадривали его гортанными возгласами на непонятном Вовке языке и вполне понятными движениями рук и бедер. Блондинке жесты, похоже, тоже были ясны, поскольку она залилась до корней волос краской и отчаянно вырывалась из рук галантного ухажера. Тот в ответ лишь смеялся, легко пресекая все потуги слабой девушки обрести свободу и постепенно метр, за метром таща ее за собой в сторону от оживленной улицы.
Люди шли мимо сплошным потоком. Шли старательно отворачиваясь, чтобы не видеть умоляющих взглядов девушки, делали вид, что донельзя увлечены чем-то на другой стороне проспекта, а потому не слышат и не видят, того что происходит здесь, совсем рядом, обтекали будто волны неприступный утес кавказца и упирающуюся блондинку, а вместе с ними и застывшего в ступоре худосочного гимназиста со скрипичным футляром в руке. Вовка с надеждой смотрел на спешащих мимо мужчин, многие из них суровостью комплекции ничуть не уступали кавказцу, вот только они не замечали его взгляда, уставясь себе под ноги, или на крыши окрестных домов, озабоченно ускоряя шаг. То, что творилось на проспекте, было не их делом. Их никто не трогал, и ладно, а там хоть трава не расти. У всех свои проблемы, и никому нет дела до чужих. Вовка смотрел в эти наигранно равнодушные пустые лица и чувствовал, как откуда-то из глубины души клокочущей пеной поднимается дикая, не рассуждающая, не соизмеряющая сил ярость. Он уже знал, что не сможет выдержать роль пассивного наблюдателя до конца. Как бы там ни было, что бы ни случилось потом, это будет все равно намного лучше, чем, если он не предпримет ничего. Иногда лучше получить самые страшные побои, чем чувствовать себя трусом и подлецом, презирать и казнить себя за это. Физическая боль куда как легче, чем боль моральная. Но все равно ему было страшно. Страшен был звероподобный кавказец, пугали его гогочущие дружки, но терпеть больше не было сил. Пена бешенной первобытной злобы, бушевавшей внутри, настойчиво
— Ты чего пристал к женщине, бачок сливной? Не видишь, она не хочет?! — голос прозвучал прямо у него над головой.
Говоривший лениво, со спокойной иронией, растягивал гласные, совершенно не московский, провинциальный диалект.
Вовка удивленно открыл глаза. Двое крепких наголо обритых парней остановились совсем рядом, презрительно рассматривая оторопевшего от неожиданного вмешательства кавказца.
— Ну, чего вылупился, обезьяна черножопая? Отскочил от девочки, резко!
Тот, что был повыше, для убедительности притопнул армейским ботинком с высоким берцем. Глухо звякнула об асфальт подковка. Вовке по глазам резанули немыслимой белизной форсисто болтающиеся шнурки ботинка. Второй бритоголовый с изуродованной рваным шрамом щекой мрачно набычился, сунув руку в карман подвернутых внизу синих джинсов. Карман явно был не пустой и угрожающе оттопыривался. На черной футболке обтягивающей мощный торс белели буквы «Я — русский», на заднем плане взлетал, расправляя крылья журавель. Вовка глядел на нежданных защитников во все глаза, не в силах оторваться. Почему-то они казались ему сейчас сродни древним богатырям, огромными гороподобными гигантами, и он искренне удивлялся, почему же кавказец не бежит от них в ужасе.
Кавказец же бежать и не думал, не таков горский менталитет, что бы склоняться перед кем бы то ни было, особенно, когда на тебя смотрят твои же соплеменники. Болезненно охнувшую блондинку он, правда, тут же отшвырнул, нечего делать женщине в мужских разборках. Сейчас предстояло гораздо более интересное развлечение, подходящую длинноногую самку потом найти будет не трудно, благо их здесь достаточно бродит. А вот заступаются за них гораздо реже и подобное покушение на его неотъемлемые мужские права должно быть подавлено на корню. Кавказец искренне считал этот населенный жалкими трусливыми мужчинами и похотливыми женщинами город своей добычей. И был, в общем, не так уж далек от истины, тем, кто приставлен был защищать этих, не могущих самостоятельно постоять за себя баранов, он и его братья щедро платили, остальных запугивали, так что могли творить здесь все, что хотели. Такое положение дел его как нельзя более устраивало, и любое покушение на устоявшийся порядок он воспринимал, как личное оскорбление и брошенный ему вызов. А лишний раз бросать вызов Саламбеку Сатуеву не рисковали даже его сородичи — чеченцы, знали, добром не кончится. Что уж тут говорить о каких-то слабых в поджилках гасках, пусть даже у них трижды воинственный вид и бритые головы, не таких в бараний рог гнули.
Утробно взревев, будто атакующий слон, кавказец рванулся к обидчикам, замолотил огромными кулачищами не тратя времени на предисловия. Он вовсе не обладал отточенными навыками спортсменов-единоборцев, атаковал беспорядочно, делая ставку на ярость и сокрушительный напор, но при его массе никакие особые ухищрения и не требовались. Попадание пудового кулака в цель автоматически означало для незадачливого оппонента как минимум тяжелое увечье. Однако в этот раз все вышло строго наоборот. Первым оказавшийся на его пути Шрам и не подумал спасаться бегством, или падать под тяжелыми ударами. Ловко нырнув под свистнувший в воздухе кулак, он вдруг возник сбоку и сзади от потерявшего его из виду Саламбека, и пока чеченец, яростно рыча, разворачивался к перехитрившему его противнику, вырвал из кармана правую руку. Тускло блеснула на солнце серой сталью мощная крестовая отвертка с удобной резиновой ручкой.
— Гр-ра! — взревел чеченец, когда стальной стержень легко пробив льняную рубашку, глубоко вошел ему в печень.
Истошно закричала некрасиво кривя рот и прижимая ладони к щекам, все еще не поднявшаяся на ноги блондинка.
Сначала Саламбек даже не понял, что с ним произошло. Отчего все тело пронзила острая вспышка невыносимой боли, яркой световой гранатой разорвавшейся в голове, на миг ослепившей и оглушившей его. Потом вдруг разом ослабли такие мощные и всегда послушные мышцы. Он хотел ударить русского локтем, но отчего-то не смог даже поднять руку. Хотел развернуться к нему лицом, но ноги подломились в коленях, отказываясь держать его тело. Что-то горячее потекло в пах и дальше по бедрам. Саламбек почувствовал, что мир вокруг стремительно закружился, как в далеком детстве, когда он ездил с отцом на ярмарку в довоенный еще Грозный и катался в парке на каруселях. Он еще успел удивиться, такому яркому детскому впечатлению вдруг ни с того, ни с сего всплывшему сейчас из глубины памяти. Потом вспомнил про бритоголового русского, поискал его глазами, но не нашел, зато почувствовал, как сзади его подхватили под мышки чьи-то сильные руки, помогая осторожно опуститься на асфальт. Асфальт оказался теплым и мягким, нагретым летним солнцем, почти таким же теплым и мягким, как трава на высокогорных лугах, и солнце было таким же нежным и ласковым, гладило его лицо своими лучами, и Саламбек, потянулся за этой лаской, закрыв глаза и постепенно проваливаясь в темноту.
Когда кавказец бросился в атаку, Вовка весь сжался от страха за посмевших вступиться за блондинку парней. Все-таки он был очень силен и страшен, этот дикий сын гор и сразу было понятно, что его врагам, как минимум не поздоровится. Однако бритые ничуть не испугались. Тот, что со шрамом уверенным плавным движением скользнул навстречу врагу, ловко избегая разящих ударов, извернулся немыслимым образом, будто прилипнув к кавказцу в извращенном сладострастном объятии. А потом похожий на огромную гориллу, заросший волосами горец, вдруг пошатнулся, закачался и едва устоял на ногах. Бритоголовый заботливо поддержал его под мышки и аккуратно усадил на асфальт. Сидеть кавказец, правда, тоже не смог и тут же мягко завалился на бок.