Место действия

Проханов Александр Андреевич

— Алеша, помнишь, как мы сидели за трапезой и боялись прикоснуться друг к другу, а потом прошло по улице стадо и оводы зазвенели о стекла… Много ли нам с тобой надо? Какие деньги? Какое еще богатство? Чтоб были живы-здоровы, любили, жалели друг друга.

— Вот погоди, заработаю, куплю тебе на рынке платок. Сегодня проходил, молодуха стоит торгует. И какая же красота!

— Луна-то какая, господи! Это все искушение. Луна нам дана в искушение.

— А ты занавеску подвинь…

— Надо цветок убрать. Совсем он зачах.

— А некуда… Ну спи, моя Машенька, спи!

8

Солдатов,

растрепанный, с красным, парным лицом, сидел в ресторане, придерживал тарелку с куском плохо прожаренного мяса, отрезал ломти и кормил маленького красноносого человечка в грязном намотанном шарфе.

— И вот если ты голова, то поймешь, какая здесь любовь происходит. Оставил я ее ровно как десять лет, час в час, а перед тем, как уехать, говорю: «Не могу, — говорю, — на тебе жениться, хоть и люблю больше жизни! Нельзя! Не время! Родина, — говорю, — зовет и требует. А ты, если сможешь, дождешься. Я к тебе по календарю через десять лет явлюсь». И уехал… Ну, пашу я эти десять лет, мотаюсь по Союзу туда-сюда, а она ждет. В армии, на границе трублю — ждет. На ГРЭС, на ТЭЦ вкалываю — ждет. Газопровод варю, стыкую — ждет. И вот приезжаю сюда к ней обратно, а она полгода не дождалась, за другого вышла. «Вот он я!» — говорю. А она: «Ах, ах! Что же ты мне не писал, я, — говорит, — думала, тебя в живых нет, вот и вышла. Но все равно тебя люблю!» А она артистка, красивая, сама плачет, руки мне целует. «Ладно, — говорю, — решайся. Вот тебе три дня. Или со мной поедешь, или я — в воду! Решай сама!» И ушел, а она мне на прощание розочку подарила. И вот сегодня первый день проходит. И еще два дня мне осталось. Буду жив или нет, не знаю! Вот так вот!

Человечек кивал, хрустел жадно зубками, мелко моргал, косясь на Солдатова, запивал из рюмочки.

— Я тебя сразу понял и беру к себе! Пальцем тебя никто не тронет! Мы с тобой кто? Мы с тобой люди прорыва! Первый эшелон! Первопроходцы! У нас с тобой что? Башка? Нет, у нас с тобой руки! Глянь! Я этими руками, если хочешь, гору взорву и нитку в иголку вдену! Я их в огонь и в лед суну! Вот они, наши руки! Я этими руками любой пожар потушу, а если захочу, то такой запалю, что сто лет не зальют! Я — Солдатов, понял? Понял, кто я такой? А он говорит — двойной оклад!

Человечек, оглядываясь на Солдатова, подносил ко рту рюмку. Солдатов не пил, но был как хмельной. Визжали музыканты. Гривастые, потные парни, сбившись в круг, танцевали, вывертывая стоптанные каблуки.

Солдатов гудел:

— Я стихи сочиняю, понял? Могу про любовь, про войну! Могу, как Есенин, складнее… Слушай стихи, ну!.. — Он булькал горлом, выкатывал свои синие глаза, напрягая жилы. — «Но ты меня жди навсегда, и я через всю Сибирь ворочусь и вернусь, и мы уж с тобой никогда…»

Солдатов обнял человечка, налил ему рюмку, бережно поддерживая за подбородок, заставил выпить, отер ему губы ладонью, любовно запахнул ему шею обтрепанным шарфом.

— Мы ведь смерти с тобой не боимся? Так или нет? Мы с тобой хоть в реку, хоть в океан! Ты по Союзу спроси, кто такой Солдатов? Покажут, расскажут! Ты на Чукотке спроси — расскажут! Все всем роздал, ничего не жалел! Всех люблю!

Он вдруг встал, направился к выходу. Нахлобучил

опаленную волчью шапку, промасленный ватничек. Кинулся на сиденье тяжелого, поджидавшего у ресторана бульдозера. Нащупал стартер. И загремел, затрясся, врубаясь в ночь фарами. Бормотал сквозь слезы и гарь: «Подарила мне цветочек, красный, белый, неживой…»

9

Ночью сквозь новый микрорайон прогрохотал тяжелый бульдозер, слепо блуждая среди котлованов, крутясь у открытых траншей. Наехал на люк теплотрассы. Навалился гусеничными тоннами, проутюжил. Протанцевал в развороте. Тяжелая крышка люка, обломившись, рухнула вниз. Из разрушенной трубы ударил пар, кипяток. Упало давление. Котлы в котельной, содрогаясь огнем, гнали жар в дома, но он уже не достигал жилищ, вырывался клубами, опадал снеговыми хлопьями.

Мороз навалился на ночные, спящие башни. Стиснул жгучими звездами. Надвинулся близким лесом, ледяным Иртышом, вдувая в щели и швы острые сквознячки, высасывая тепло, просачиваясь струйками сквозь металл. Превращал дома в каменные остывшие горы.

Просыпались люди. Кидались щупать стены, ребристые батареи. Пугались холодного, неживого железа. Чертыхались, роптали. Бросались к проснувшимся детям. Навьючивали на них, на себя шубы, одеяла, ветошь. Выскакивали на площадки. Кляли, грозили. За окнами тускло и твердо горело злое звездное небо. Пушкарев проснулся от телефонного звонка.

— Петр Константинович, беда! — задыхался, сбиваясь, главный энергетик. — Разрыв теплотрассы! В районе второго люка!.. Потери тепла!.. Собираю группу ремонтников!

— Сейчас буду! Электриков, электриков соберите!

Выбегая из дому, нес исчезнувший, ускользнувший смысл сновидения, телефонный возглас: «Беда!»

Два грузовика, ревя моторами, скрестили фары. Люк, как гейзер, в ртутном извержении пара. Мечутся люди. Головы, плечи в инее. Янпольский кричит шоферу, вскочил на подножку, двигает грузовик. Миронов, хватая лом, сдвигает обломок плиты. Главный энергетик, отгоняя рукой парное кипение, рвется к люку.

— Где бригада?

— Послали!

— Перекрыть, перекрыть задвижку!

— Звонят мне все! А что я могу ответить?

— Черт слепой, как нагадил! Найти его, гада, — под суд!

— Сейчас они знаешь что? Они «козлы» повключают! Они все свои самоделки-спирали в розетки вставят!

— Десять минут, и света нигде не будет! Кабели полетят, предохранители от таких перегрузок. Сейчас посмотри: десять минут, и света не станет в городе!

— Сука такая, подонок!..

— Беда! Если тепло упадет, все стояки в домах, все батареи к чертям промерзнут, вдребезги разлетятся! Посреди-то зимы! Беда!

— Бежать по домам! Пусть фугуют паяльными лампами! Поддерживают тепло в стояках! Послали за паяльными?

— Задвижку, задвижку закрыть! Отсечь до прихода ремонтников.

Пушкарев появился в момент, когда главный энергетик Фуфаев кинулся в люк. Задыхаясь от пара, утонув в воде, надрывался, крутил сальный вентиль. Обломок плиты соскользнул и упал ему на ногу. На крик бросились шоферы, извлекли его, несчастного, бледного, потерявшего шапку. Поддерживали под руки, а он боялся поставить на землю ушибленную стопу. Пушкарев налетел на него: