Место для радуги
Шрифт:
Здесь я не был отрезан от внешнего мира. Ко мне регулярно приезжала мать. От неё я узнавал свежие новости. Отец не приезжал, да и писал очень редко. После ареста мы с ним почти не общались. На одном из свиданий мать проговорилась, что это он сообщил о моем преступлении в милицию. Я не был удивлен, мать лишь подтвердила мои догадки. Конечно, я сильно негодовал по этому поводу — в моей голове не укладывалось, как можно посадить в тюрьму родного сына, что бы он ни совершил. Тогда я ещё не понимал, что в моей жизни всё искажено с самого детства не только в частностях, таких как разногласия с отцом, но и в целом. Если бы в тот момент
Для работы мне выделили маленький кабинет. С утра до вечера я сидел за компьютером и ваял базу данных для врачей. Однажды ко мне обратился один влиятельный доктор с просьбой сделать компьютерную презентацию его кандидатской работы по хирургии в области пульмонологии. Презентация была разбита на две части — состояние больных до операции и после. В качестве исходного материала мне были предоставлены тексты и много флюорографических снимков, но все они были «до операции».
— А где «после»? — спросил я.
— У нас прорвало трубу, и они были залиты водой, — ответил доктор. — Можем ли мы сделать их в «фотошопе»?
— Да, конечно, — ответил я.
Что-то мне подсказывало, что прорванная труба — это миф, просто доктор не хочет показывать настоящих результатов. Выправляя в фотошопе эти снимки, я нутром чувствовал, что подтасовываю результаты хирургических операций. Мне захотелось узнать правду.
Вечером я возвращался в отделение, в палату к другим заключенным. Тут был один пациент, который находился в больнице уже довольно давно. Я спросил у него, не знает ли он, что стало с такими-то людьми, и назвал фамилии тех, чьи снимки я правил в фотошопе.
— Да, были тут такие, — поднапрягши память, ответил старожил. — Они умерли.
— Как умерли? — удивленно спросил я.
— Им сделали операцию, после которой у них пошло осложнение, — сказал он. — Один протянул три дня после операции, другой неделю, третий мучился два месяца…
Это было очень неприятное известие. В кандидатской, которую я готовил, было сказано, что во всех случаях операция частично или полностью излечила заболевание. В силу своего положения я не стал говорить об этом с доктором — он мог с легкостью вернуть меня на Онду. Стиснув зубы, я продолжал «фотошопить» снимки под его руководством.
Однако этот факт крепко отложился в моей голове. Я стал более внимательно наблюдать за врачами, слушать их разговоры и вникать в суть их деятельности. Имея доступ к их компьютерам, мне была доступна практически вся документация. В скором времени я узнал, что несколько подобных «кандидатских» и «докторских» работ уже были успешно защищены. Чем больше я познавал психологию врачей и саму суть их образа мышления, тем понятнее мне становилось, что им абсолютно неважно, что защищать, им важен результат — получить степень. Мне стало страшно, что вся медицина зиждется на таких вот «кандидатах» и «докторах» наук. «Что мы покупаем в аптеках? — думал я. — Что за прививки мы делаем нашим детям?».
Многие наблюдения подтверждали эти догадки — зачастую лечение напоминало опыты, прикрытые стандартным курсом лечения. На деле это выглядело примерно так: «Поступил новый препарат» — «Назначить группе больных» — «Наблюдать две недели» — «Увеличить дозировку» — «Наблюдать ещё две недели» и т. д. Больные, которых правильнее было бы назвать «добровольцами», без особых уговоров соглашались на любые препараты и вмешательства —
Процесс «лечения» был алгоритмизирован, как компьютерная программа, в которой люди были подопытным материалом. Я видел, как одни таблетки начисто вышибали память, другие нарушали слух и речь, а третьи превращали людей в зомби. Это списывалось на «побочные эффекты», на которых больному не стоит заострять внимание во имя достижения высокой цели — общего выздоровления организма.
Благодаря своей деятельности я не попал в число «подопытных кроликов» — врачам было нужно, чтобы моя голова была не затуманена химией и работала ясно, принося плоды в виде оснащения медицины цифровым интерфейсом. Делая свою работу, я был молчаливым зрителем всего происходящего, всё больше удивляясь этому миру.
Вскоре обо мне узнали за пределами моего отделения. Слухи о том, что в больнице появился «компьютерщик», поползли по всем корпусам и отделениям. Ко мне стали обращаться представители воспитательного и режимного отделов. С каждой выполненной просьбой мое положение укреплялось и расширялись возможности. У меня появился сотовый телефон и выход в интернет, но главное — на горизонте возникла перспектива досрочного освобождения. То, что совсем недавно казалось нереальным, теперь выглядело иначе — нереальной стала Онда со всеми её кошмарами, а эта больница, компьютеры, знакомства через интернет и прочие невообразимые для тюрьмы вещи стали самой что ни на есть реальностью.
Когда слухи обо мне дошли до начальника больницы, он пригласил меня и предложил создать единую базу данных для всех отделов. Этот человек был здесь самым главным, его предложение подразумевало досрочное освобождение по завершению проекта. Конечно, я согласился, и он взял меня под свое личное попечительство. Его звали Николай Борисович.
Для работы над этим проектом мне был выделен кабинет в административном корпусе с мощным компьютером, а для проживания — отдельная палата «со всеми удобствами», какие только могут быть в этих стенах. Теперь я был уверен на сто процентов, что меня не вернут на Онду ни при каких обстоятельствах — благодаря своей специальности я оказался тут очень нужным человеком и «крепко стоял на ногах». На фоне этого я, конечно же, немного расслабился и позабыл про чувство страха. Уровень вседозволенности рос с каждым днем.
Ко мне стали заглядывать охранники с мелкими просьбами — записать диск, закачать музыку на телефон и т. п. Я никогда ни в чем не отказывал. В охране работали в основном молодые парни, мои ровесники.
— Куришь? — спросил меня однажды один из них, показывая шарик из фольги.
Я понял, что это гашиш. Последний раз я курил такие штуки несколько лет назад, до ареста. Охранник был для меня как настоящий дед мороз.
— Не откажусь, — ответил я.
Мы покурили, и он оставил мне немного на потом. Это было невероятно. Я сидел за компьютером в клубах гашишного дыма и переписывался по интернету с подружкой. Никаких криков и команд, никаких табуреток, хлорки и унижений. По сравнению со всем, что пришлось пережить до этого, я готов был назвать такое «отбывание наказания» приемлемым. Когда моя дружба с охранниками окончательно окрепла, это состояние стало нормой — ко мне стали заходить не только с просьбами, но и просто покурить «самокруточку» и посмеяться над начальством.