Место, где пляшут и поют

Автор неизвестен

Ничего страшного, подумал он, обращусь к соседям. Раз они швыряются такими чудесными яблоками, сигареты для них и подавно не проблема. Обращусь. Митрохин меня отшил, и эти отошьют, ничего страшного. А потом пойду и повешусь на батарее парового отопления.

Гущин вломился в кабинет как загнанный мамонт. Едва переведя дух, он прямо с порога прогремел: “У тебя по тому, резецированному, все готово?” и рухнул на стул.

—Заканчиваем, —кротко сказал Сундуков, отводя воспаленный глаз от окуляра микроскопа.

Работа у него шла туго. Сундукова неотступно преследовало

наваждение —полмиллиона. Все было —полмиллиона. Он с этой цифрой ложился и с нею же вставал. Любой паршивый лимон на прилавке неизбежно распадался в его глазах на два пол-лимона. Звезд на небе было точно —полмиллиона. И даже грошовая сдача в табачном ларьке вызванивала те же полмиллиона. Об этой цифре с великолепным равнодушием недееспособного ежедневно напоминал сын. Во сне являлся алчный призрак Гуренко, страшно, как ржавой цепью, гремящий нулями. Сон внезапно обрывался, и, таращась в

темноту, Сундуков вдруг начинал лихорадочно бормотать что-то вроде: “Все нормально… Мои родители были простыми служащими… Я сам не был, не привлекался… Все нормально…”. Он стал остерегаться пить водку.

Работал он кое-как, путал бумаги и, в довершение всего, потерял последние приличные ножницы, чем привел Гущина в исступление —оставив свои обыкновенные придирки к Светлане, тот целиком переключился на Сундукова.

—Заканчиваешь, значит? —подозрительно спросил Гущин, раскачиваясь на стуле, который под его грузным телом трещал как погибающий корабль.

— Ага, — успокоил Сундуков. — Вот, Светлана набело печатает…

Светлана действительно щелкала по клавишам машинки изящным брезгливым пальчиком. Печатая протокол, она хладнокровно игнорировала непонятные ей слова, и от этого документ постепенно приобретал тревожную интонацию шифровки.

—Поздравляю, —уничтожающе сказал Гущин. —Молодежь начала трудиться. Конец света.

Эту невольную идиому Светлана поняла как приказ и немедленно остановила работу. Гущин повернулся к Сундукову и доверительно заметил:

—Ну и дурак, что заканчиваешь. На этом случае, пользуясь отсутствием Аристарха, Василиск собирается организовать показательный процесс. Чтобы было понятно, кто в доме хозяин. На разборе летальности влетит всем —и хирургам, и анестезиологам, а, когда мы зачитаем Светин беловик, то и нам. На криминал, конечно, не тянет, но у калифа всего час, чтобы самоутвердиться… Сам знаешь, какая это будет тошнота… Увы, это было правдой —Аристарх Маркович укатил в Москву на конференцию, и страшная ответственность за все обрушилась на хрупкие плечи Василиска. Но Василиск не боялся ответственности. Он боялся, что за отпущенные ему судьбой семьдесят два часа ктонибудь не успеет заметить, как он не боялся, и решил навести на вверенном участке великую панику. Он до скрипа выбрил синее лицо, стиснул губы, затянул галстук и вылил на себя смертельную дозу дезодоранта. После таких процедур он сделался опасен, как берсерк.

Первыми должны пасть хирурги, затем патанатомы. Причем Сундукова планировалось уволить вчистую — по печальному совпадению именно в эти дни подоспела бумага из вытрезвителя.

Василиск даже начертил для памяти табличку, куда вписал своих врагов. Все они должны были в эти три дня пострадать.

Впрочем, он не забыл и о положительных эмоциях. На втором часу правления в голову ему пришла мысль пустить в строй новую прачечную —пустить с шиком, с выстриганием алой ленточки, с торжественным собранием и участием представителя церкви. К прачечной еще не подвели ни воды, ни электричества, но в воспаленном мозгу Василиска

недостаток освещения и воды чудесным образом компенсировался освящением водой святою.

— …так что, — назидательно сказал Гущин, — еще три дня работаем на износ, то есть спустя рукава… хронически не успеваем… Без нас разборку не устроишь, а хирургов мне жалко. Не настолько они грешны, чтобы отдавать их на съедение Василиску.

—Тебе виднее, ты —босс, —согласился Сундуков.
– Патанатомов вроде меня тебе, конечно, не жалко…

— Вроде тебя — ни капли, — уничтожающе отрезал Гущин.

Светлана вздохнула и посмотрела в окно.

— Вот-вот и весна! — сказала она.

Сундуков выглянул во двор, увидел прозрачные кусты и хилую траву на газоне.

— Да ведь уже весна, — недоуменно заметил он.

—Не-е-ет, —мечтательно протянула Света. —Весна —это когда открытые платья и сирень… Взгляд ее затуманился -она увидела сейчас что-то заветное, какое-то свое место, где пляшут и поют, но где явно не было места ни Сундукову, ни Гущину. Сундуков невольно засмотрелся на ее юное лицо, потом опустил глаза и увидел две чудесные девичьи коленки -гладкие, идеально симметричные, облитые матовым нейлоновым глянцем, с аккуратными ложбинками по бокам —коленки настолько совершенные, что Сундукову опять захотелось пойти и повеситься на батарее парового отопления.

—И вообще, —заявил неожиданно Гущин. —На твоем месте я бы взял больничный… Вопервых, ты который день не в себе и мне противно на тебя смотреть, а, во-вторых… Вовторых -на всякий пожарный! —последние слова он произнес с особым нажимом, сверкнув страшными глазами.

—Да Алексей Алексеевич просто влюбился! —высказала догадку Светлана, довольно непоследовательно пояснив: — Весна ведь!

—Влюбился —как же! —буркнул Гущин. —В кого ему влюбляться? Знаю я его круг общения… Разве что в тебя, Светка? — он захохотал. Сундуков страдальчески посмотрел на коллегу и кисло сказал:

— Остряк…

После чего встал, демонстративно сбросил белый халат, напялил куртку и, не прощаясь, направился к выходу.

— Куда? — грозно сказал Гущин.

— А на больничный, — с вызовом ответил Сундуков и захлопнул за собой дверь.

Гущин задумчиво поскреб бороду и сказал как бы в никуда:

—Вот будет дело, если он и вправду в тебя втюрился, а? Весна ведь. Такие случаи сплошь и рядом… Я этого дурдома не переживу! Света фыркнула, лениво запустила руку в дамскую сумочку, извлекла, было, оттуда помаду и зеркальце, но вдруг на секунду замерла, поморщилась и швырнула все обратно.