Место под солнцем

Дашкова Полина Викторовна

— Я заметил, как они шли за сцену во главе с вашим мужем. Честно говоря, трудно было не заметить. Всего-то четыре человека, а казалось — целая толпа.

— Действительно, целая толпа. Но Бог с ними. Сегодня вообще ужасный день, с самого утра. Знаете, бывает, утром испортится настроение от какой-нибудь ерунды. И весь день кувырком.

— А что случилось утром? — спросил Паша, останавливая машину у своего дома.

Дождь все шел. В пустом старом дворе горел единственный фонарь. Ветер усилился. Катя застегнула пиджак и поежилась.

— Утром

ничего особенного не случилось, — сказала она, поправляя волосы, — такая ерунда, что и рассказывать не стоит. У вас есть зонтик?

— Катя, вы уверены, что хотите гулять в такую погоду? — спросил Паша. — Зонтик есть у меня дома. Мы можем подняться, взять его, а потом опять выйти.

— Нет, — вздохнула Катя, — пожалуй, гулять не стоит. Почему-то всегда, когда мне хочется просто побродить, подышать воздухом, идет дождь. А если зима, то начинается метель, или все тает и грязь по колено. Давайте поднимемся к вам, выпьем чаю, потом я вызову такси, доеду до театра, а оттуда домой на машине.

— Зачем такси? Я вас довезу до театра.

— Спасибо. А мы у вас дома никого не разбудим?

— Нет. Я живу один.

— Давно?

— Пять лет. С тех пор, как развелся с женой.

— А родители?

— Мама умерла, у отца другая семья. У меня есть сводный брат, которому восемь лет.

Лифт был такой маленький и тесный, что пришлось встать совсем близко, соприкоснуться плечами. Повисла неловкая пауза. Старый, исписанный ругательствами, пропахший мочой и дешевым табаком лифт с черными обугленными дырками вместо кнопок вползал на шестой этаж почти целую вечность. И оба молчали, стараясь не встретиться взглядами, будто виноваты в чем-то.

Когда лифт наконец остановился, у Кати в сумочке затренькал радиотелефон. Она вытащила его, хотела ответить, но раздумала, отключила сигнал.

— Это, наверное, ваш муж, — осторожно заметил Паша. — Он ведь не знает, где вы. Будет волноваться.

— Ну и пусть поволнуется. Ему полезно. Паша ничего не ответил. В квартире было тихо, темно, и Катя, едва переступив порог, сразу почувствовала: да, он действительно живет здесь один уже много лет. Паша зажег свет в прихожей и сразу как-то нервно, преувеличенно засуетился, стал искать тапочки, вспомнил, что их нет, только толстые старые шерстяные носки, которые предлагать даме неудобно.

— Ничего, — натянуто улыбнулась Катя, — я могу босиком. У вас очень чисто.

— Нет, ни в коем случае, пол занозистый. Оставайтесь в туфлях… Вы уверены, что не хотите есть? Я могу быстренько приготовить… Что же я могу приготовить? — Он кинулся на кухню.

Катя осталась в прихожей, вытащила шпильки из растрепанного пучка, достала щетку, принялась расчесывать волосы у потрескавшегося овального зеркала и услышала, как в кухне чмокнула дверца холодильника, потом что-то с грохотом упало, но не разбилось.

— Паша, ничего не надо готовить, — крикнула она, глядя в зеркало, — только чай или кофе.

— А

что лучше?

— Пожалуй, кофе. Если у вас есть молотый. Растворимый я не пью.

— Я тоже терпеть не могу растворимый кофе. Знаете, оказывается, есть сыр, правда, он почти засох, банка маслин, сосиски и немного квашеной капусты. А сахар, кажется, кончился.

Он вышел из кухни с целлофановым мешком, в котором сиротливо скорчились две потемневшие сосиски.

— Паша, ничего не надо, честное слово. Только кофе.

— Если бы я знал, что сегодня так получится… Я почти не ем дома, только завтракаю. Давайте, я вам пока музыку поставлю, вы посидите, отдохните, а я сварю кофе. Если вы любите сладкий, у меня где-то был мед.

— Да, кофе на меду — это замечательно, — улыбнулась Катя, — а если добавить немножко гвоздики, знаете, в зерна, в мельницу, буквально три штучки, три сухие гвоздичинки… Очень вкусно.

— У меня нет гвоздики. Вообще никаких пряностей нет. Но я обязательно куплю и попробую сделать, как вы сказали.

Он проводил ее в большую, почти пустую комнату. Посередине, на круглом одноногом журнальном столике прошлого века, светился экран включенного ноутбука. В голубоватом тумане плавали бледные рыбки.

На огромном письменном столе у окна стоял еще один компьютер, стационарный, выключенный, с черным глухим экраном.

Два кресла, одно солидное, кожаное, другое — образца семидесятых, хлипкое, неудобное и скрипучее на вид. В углу, прямо на полу, — большая новая, явно дорогая стереоустановка, рядом, на специальной тумбе, — телевизор и видеомагнитофон. Антикварный, но страшно облезлый буфет не имел ни одной дверцы и был заполнен книгами, аудио и видеокассетами и компакт-дисками.

— Что вам поставить? Какую вы любите музыку?

— Есть у вас старый классический джаз? — спросила Катя, усаживаясь в огромное кожаное кресло.

— Глен Миллер, Луи Армстронг, Элла Фицжеральд, — стал быстро перечислять Паша, — но я лучше поставлю то, чего вы точно никогда не слышали.

— Ну, это вряд ли, — покачала головой Катя, — из старого джаза я знаю почти все. Во всяком случае, то, что можно считать классикой.

— Уверены? Вот я поставлю, а вы мне скажете, слышали или нет. Могу спорить на что угодно, вы это услышите впервые.

— Хорошо, ставьте. Я через три минуты назову вам исполнителя.

— Ну ладно, — кивнул Паша, — я ставлю, — только вы не смотрите.

— Очень надо! — Катя зажмурилась. — Ставьте! Через минуту нежный тенор запел по-английски про сонную реку Миссисипи, по которой медленно плывет пароход.

— Паша, так мы поспорили или нет? — спросила Катя, не открывая глаз.

— Конечно, поспорили!

— На что?

— На что хотите!

— Хочу на эту кассету!

— Пожалуйста!

— Это негритянский квартет «Инк спотс» — «Чернильные пятна». Середина сороковых — начало пятидесятых! — выпалила Катя и открыла глаза.