Место под солнцем
Шрифт:
Расставшись с потрясенным послушником, приятели решили отправиться в деревню, навестить кузницу. По дороге к воротам монастыря они задержались возле монашеских келий. На площадке собралось более двух десятков монахов, среди которых друзья заметили своего знакомого — брата Антонина. Подойдя ближе, они увидели одного из монахов сидящим на деревянном чурбаке в центре группы. Второй монах в подоткнутой рясе скоблил ему тонзуру, жутковато смотрящейся бронзовой бритвой. Вместо намылки использовался кусок бараньего жира. Тем не менее, орудовал монах шустро и умело, так что через пару минут его клиент поднялся с чурбака, протирая свежевыбритую тонзуру подолом своей рясы. Его место тут же занял другой
— Нам тоже не мешало бы побриться, — Константин поскреб свою собственную щетину.
— Но только не у него, — поежился Борис, — Бритвы–то у нас свои есть. Водички бы согреть надо. Вот котелок купим и побреемся.
Подошедший Антонин поведал им, что в монастыре эта регулярная процедура выбривания тонзуры происходит раза два в месяц. Кроме того, брат Поль — большой мастер и был когда–то известным цирюльником в Тулузе. Бороды братьям он тоже бреет и мозоли удаляет. А здесь, в монастыре он замаливает грех, так как перестарался, пуская кровь пациенту, так что тот помер.
Попрощавшись с Антонином, друзья продолжили путь к воротам, но тут их перехватил какой–то монах и велел следовать за собой. Выяснилось, что настоятель монастыря имеет обычай исповедовать всех новоприбывших паломников. Несколько ошалев от изумления, приятели безропотно последовали за монахом. Войдя в собор, они проследовали насквозь в его дальний предел. Указав на каменную скамью рядом с зарешеченным окошечком исповедальни, провожатый буркнул: «Дожидайтесь здесь», после чего развернулся и удалился не оглядываясь.
— Борь, а ты когда–нибудь исповедовался, — Николаев ткнул друга в бок, — мне так ни разу не приходилось. И вообще я не верующий.
— Не–а, не приходилось. Во–первых, меня тоже верующим назвать нельзя, а во–вторых в иудаизме нет вообще обычая исповеди, как в христианстве.
— Как это нет исповеди? А чем же тогда раввины занимаются? Ну кроме молитвы.
— Рабби — это вообще–то в переводе означает учитель. Имеется ввиду — учитель закона. Он может разъяснить, дать совет. Если на душе хреново — можешь прийти к нему, поговорить. Если рабби хороший — он пару слов скажет и как–то душу облегчает. Отец вот у меня тоже неверующий, коммунист был. А после маминых похорон он сидел неделю как каменный, в одну точку глядел. Дядя мой, мамин брат, привел к нам рабби. Тот с отцом часа три говорил, и он как–то ожил. Даже улыбнулся мне. И я сам один раз ходил. Когда мы с Надей разошлись. Вроде по–хорошему расстались, а на душе муторно. Поговорил и легче стало. Так, что умеют они кое–что. Я так понимаю, что и попы, и муллы этим тоже владеют. Конечно, если на догматика не попадешь, а таких в любой религии хватает. Но исповедоваться регулярно, с тем, чтобы тебе грехи отпустили — этого в иудаизме нет. Твои грехи — сам и искупай. Это Иисус придумал — на себя все грехи человечества взвалить.
В этот момент шторка на окошке исповедальне поднялась. Сквозь частую деревянную решетку был виден смутный силуэт человека в сутане.
— Подойди сюда сын мой, — сухой, надтреснутый голос из окошка выдавал человека в летах.
— Давай ты первый иди, — Гальперин подтолкнул Костю, — тебе все–таки объясниться с ним легче будет. И смотри не проколись. Держись нашей легенды. И обаяние свое включай.
— Ладно, не учи ученого, — Константин поднялся и направился к окошку.
Окошко исповедальни пришлось Николаеву на уровне груди и ему пришлось опуститься на колени на узенькую, обитую войлоком, скамеечку перед окошком. Теперь он находился лицом к лицу со священником, хотя лицо в деталях как раз разглядеть было невозможно. Лишь общие черты проглядывались сквозь
— Что же ты молчишь сын мой? Покайся в грехах своих перед лицом спасителя нашего Иисуса Христа и пречистой девы Марии.
— Прошу прощения, монсеньор, — Костя был явно озадачен, Незнание формулы выбило его из колеи, — Не знаю я, что сказать. Грехов вроде на мне особых нет, не убивал, не обманывал, родителей почитаю, жену и детей своих люблю.
— Не называй меня так сын мой, — голос священника звучал мягко, — я не удостоен епископского сана. Я всего лишь настоятель этой скромной обители. Обращайся ко мне просто «падре». И именно сейчас впадаешь ты в грех гордыни, ибо безгрешны лишь Иисус и мать его — пресвятая дева Мария. Даже святые апостолы грешили. Человек рожден в грехе и не грешить не может. Лишь святая церковь наша может очистить раскаявшегося грешника. Для этого и существует таинство исповеди. Я постараюсь помочь тебе. Как давно ты не был на исповеди?
— Давно падре, даже не припомню, когда это было. Я же купец — почти все время путешествую.
— Не ищи себе оправдания сын мой. Ты же не с сарацинами только торгуешь, но и в христианских городах бываешь. Везде храм найти можно, а в храме священника. К мессе–то, ты когда последний раз ходил?
— Как раз в прошлое воскресенье, в Тулузе, — Костя быстро прикинул расстояние, которое можно было одолеть пешком, — а до того, месяц назад в Париже, в Нотр Дам.
— Хорошо, повторяй за мной: «Прости меня падре, потому как грешен я», и перекреститься не забудь.
Константин повторил за священником сакраментальную фразу и обмахнул себя крестным знамением. Борис тем временем внимательно следил за другом и, напрягая слух, пытался уловить каждое слово.
— Погряз ты в грехе сын мой, — в голосе аббата прорезался металл, — даже крестишься ты как византийские схизматики. Скажи мне, сомневался ли ты в господе нашем Иисусе Христе?
— Не сомневался, падре.
— Признаешь ли ты католическую церковь, как единственную истинную церковь?
— Признаю, падре, — Константин был слегка напуган своей ошибкой и решил поддакивать священнику как можно больше.
— Признаешь ли ты папу Иннокентия VIII наместником господа на земле?
— Признаю падре.
Последующие две дюжины стандартных вопросов прошли для Кости более–менее благополучно. Он признался лишь в грехе поминания имени господа всуе и нерегулярном посещении мессы. К концу обязательной процедуры голос монаха снова подобрел и когда вопросы закончились Николаев облегченно вздохнул, предвкушая окончание исповеди, но не тут–то было.
— Расскажи мне о себе, сын мой, — решил утолить информационный голод настоятель, — что подвигло тебя на паломничество? Как ты в нашей скромной обители оказался?
— Купец я падре, начал Константин изложение легенды, — живем мы в Мемеле, на берегу Балтийского моря. Торгую я с Германией и Польшей, с Московией и Данией. Со свеями и уграми, с армянами и сарацинами. Даже с узкоглазыми из империи Цин пересекаться приходилось.
— А король у вас кто, — поинтересовался настоятель.
— Даже и не знаю точно падре, — искренне затруднился с ответом Константин, — из Ягеллонов кто–то, а как зовут — не помню. Дело в том, что в наших местах власти у короля нет на самом деле. Магистр у нас правит. Тевтонского ордена рыцари. Они язычников в христианскую веру обращают по болотам литовским. А у нас замок орденский стоит. И торговый посад рядом. Вот там я и живу. Жена у меня, детей двое. Только я их давно не видел.