Место полного исчезновения: Эндекит
Шрифт:
Один из них был швей-мотористом шестого разряда, так ловко он строчил на машинке.
Мастер был привязан так, чтобы можно было в любой момент освободить любую из его рук.
Начали с правой. Швей-моторист шестого разряда вместе с другим приблатненным, очень сильным молодым парнем, схватили правую руку мастера и пристрочили ему на машинке все пальцы друг к другу двойным швом, наложив кожу пальцев так, что сделать это стало возможным лишь при полной прострации мастера, который уже, видно, смирился с судьбой и, если молил о чем-нибудь Бога,
Но Бог к его мольбам не прислушался. И обе руки мастера подверглись экзекуции, страшной пытке. Причем после прошива каждой руки, мастера приводили в чувство, обливая холодной водой и делая ему взбадривающий укол, после которого он не сразу терял сознание, а Долго испытывал жуткую боль.
Игорю страшно было смотреть на такую экзекуцию, но он не мог взять и уйти. Вернее, попробовать он смог бы, но неизвестно, чем бы это кончилось. Могли понять его неправильно. А кодле, что одного «кончать», что двоих, все едино.
Конец мастера был не менее жесток, даже более страшен: по знаку Вазгена мастеру аккуратно взрезали глотку и, достав крючком язык, вытащили его целиком наружу, сотворив «колумбийский галстук», о котором так много писали в газетах.
Но фантазия Вазгена пошла дальше. Его выдумка показалась ему более интересной: язык мастера вогнали в рабочую рукавицу и прострочили на машинке, причем мастер, находясь под воздействием какого-то наркотика, все это ощущал.
В таком виде, пришитым к машинке, мастера и оставили истекать кровью, а сами палачи покинули «швейку» в весьма приподнятом настроении.
На обратной дороге «князь» заметил Игорю:
— Каждый человек рано или поздно становится перед выбором! Главное, сделать верный выбор, чтобы не прогадать, как это получилось у мастера.
— «Тяжелая ошибка часто приобретает значение преступления»! — ответил Игорь.
На этот раз он скрыл Сенеку.
— Ты понял! — удовлетворенно сказал Вазген на прощание.
Игорь вернулся в свой барак, долго еще не мог заснуть. Впервые он дал себе отчет в том, что жизнь от него требует ответа: «С кем ты?»
И выбрать было трудно, потому что на каждой стороне от него требовали стать преступником.
Женский этап наконец-то прибыл в свой новый исправительный лагерь. Если бы они знали, сколько переполоху вызвали, когда обнаружилась грозная бумага о срочном обустройстве женской зоны.
Этап был не полным. Одно дело дать команду устроить колонию на триста посадочных мест, совсем другое собрать необходимое количество преступниц. В лагерь строгого режима помещали лишь совсем пропащих дам за тяжкие преступления: убийства с заранее обдуманной целью, наркотики, участие в бандах. И тому подобные художества.
Вместо трехсот человек, положенных «по штату», с трудом собрали по тюрьмам многих городов человек двести. Правда, это был отборный контингент преступниц. Большая часть из них и родились в тюрьме, почему и считали родным домом именно тюрьму, другого у них просто не было, были временные
Вася появился в столовке, когда Игорь только получил миску с порцией куриного супа.
— Васильев, на выход! — скомандовал он.
Игорь недовольно проворчал:
— Пожрать не дадут!
Но из-за отсутствия аппетита после вчерашней казни, на которой он был зрителем, потому что участником его назвать было трудно, он даже обрадовался, что не надо будет есть наваристый жирный суп, от которого просто воротит и тошнит.
Игорь отдал Хрупкому свою миску со словами:
— Тебе, Хрупкий, срочно требуется дополнительное питание, совсем отощал и дошел до хрупкости.
Весовщиков, по кличке Хрупкий, действительно, за последние два дня сильно отощал.
Игорь заметил, что Весовщиков стал избегать появляться где-либо, даже в туалете, в одиночку, всегда вместе с кем-то, что причиняло ему массу неудобств. Особенно, когда в туалет приспичит.
Нетрудно было догадаться, что являлось причиной: страх! Липкий, тягучий, от которого в глазах последнее время темнело и дрожь появлялась в коленках.
Весовщиков чувствовал себя обреченным, и это его так угнетало, что он был готов бежать на «вахту» и стучать кулаком по столу перед «кумом», чтобы его срочно перевели в другую зону, где не так часто убивают.
Хрупкий был далеко не дурак и прекрасно понимал, что пространство сужается, и смерть где-то ходит уже совсем рядом. Но не знал, как и Игорь, откуда ждать удара.
Нервные клетки, облучаемые страхом, требовали дополнительного питания, и Весовщиков, действительно, сразу осунулся, сам себя сжирая.
Предложенная добавка поначалу Весовщикова обрадовала, но предательская мысль, «а не подбросил ли Васильев в миску какого-нибудь хитрого яда?» — отравила еду, и он чуть было не отказался от предложенной еды, но это выглядело бы совершенной трусостью, и Хрупкий, превозмогая себя, заставил съесть миску супа, отданную ему Васильевым, утешая себя мыслью, что если он отравится, то свидетелей будет слишком много, и Игорю не уйти от расправы.
Почему он так стал бояться Игоря, Весовщиков и сам не знал, но инстинктивно боялся, впрочем, как и любого заключенного. Остались в живых всего лишь двое: Васильев и он, Весовщиков. А так как Хрупкий знал о себе стопроцентно все, в том числе и то, что он не убийца, то, естественно, приходила на ум дикая мысль, что Игорь Васильев — убийца. Да и по зоне стали ходить такие слухи, а кто их распускал, прибавлял, что Васильев действует по наущению начальства, хочет вызвать в зоне бунт. А начальство провоцирует бунт, потому что задумало убрать из зоны вставших им поперек глотки заключенных, на севере не хватает зеков, мрут, как мухи, вот и готовят туда последней баржей этап. Но так как невозможно просто так взять и отправить, хотят довести заключенных до бунта, «намотать» им лишние сроки и с новыми статьями отправить на «каторжные» нары, где им в большинстве своем придется окончить свои дни.