Место происшествия - фронт
Шрифт:
Вдруг он остановился и взмахом руки позвал к себе младшего политрука. Вскоре они уже вдвоем сквозь кусты орешника смотрели на небольшую поляну, сплошь занятую отдыхающими красноармейцами.
— Оцепить! — коротко приказал Маринин сержанту, а сам, держа наготове автомат, вышел на поляну.
Красноармейцы, заметив неизвестного, вскочили на ноги, схватились за оружие.
— Кто старший? — строго спросил Петр.
— Нету старших.
— Здесь каждый сам себе начальник, — послышались в ответ голоса.
—
— Зачем здесь охранение? — ответил коренастый боец с чуть раскосыми глазами. — В лесу все слышно. Треснет сучок, мы в ружье.
— Эх вы, вояки… А ну, слушай мою команду! В две шеренги становись!
Солдаты переглянулись. Некоторые пытались строиться, но большинство стояли на месте.
— Зачем же строиться? — спросил кто-то.
— Что значит «зачем»? — нахмурился Петр. — Или считаете, что уже конец, крышка?
— Насчет конца никто не говорит, — ответил тот же боец. — Кишка тонка у фашистов, чтоб русских побороть. А нам, верно, крышка, видать.
— Больно спешите панихиду по себе петь. — Маринин оглядел суровым взглядом солдат. — Кто отказывается выполнять мой приказ, отойдите вправо. Вон туда, под охрану.
Бойцы с недоумением посмотрели в ту сторону, куда указывал рукой младший политрук, и заметили, что там из кустов на них направлены стволы винтовок, пулеметов. Оторопело оглянулись вокруг и увидели, что вся поляна окружена. После минутного замешательства, сконфуженные, начали проворно становиться в строй.
— Ну вот, так-то лучше, — заключил довольный Маринин, оглядывая строй. — Можно хоть поговорить, как военный с военными.
Подошел сержант Стогов.
— Составьте список пополнения нашего отряда, — приказал ему Маринин. — По красноармейским книжкам — с указанием частей, места рождения, призыва и времени принятия воинской присяги. Документы смотреть внимательно.
— Есть!
Стогов принялся за дело, а Маринин продолжал знакомиться с отрядом.
— Коммунисты есть?
— Нет, молодежь все. Комсомольцы есть.
— Я комсомолец!
— И я.
— И я.
— Я тоже! — раздавались голоса.
— Прекрасно, — радовался Петр.
Вдруг его внимание привлек стоявший на левом фланге человек с зелеными петлицами на гимнастерке; в каждой петлице — по два кубика. Сам коренастый, плотный, и очень знакомое лицо… Вглядевшись в него, Маринин вдруг узнал… Семена Либкина! На носу техника-интенданта не было, как всегда, очков, и от этого лицо его казалось каким-то странным, чужим. Близорукие глаза непрерывно щурились.
— Техник-интендант Либкин? — шагнул к нему Петр.
— Ах, это вы, юноша? — без особого энтузиазма ответил тот. — Слышу знакомый голос, а распознать без очков не могу… Теперь узнаю.
Отошли в сторонку, чтобы не
— Удивительная встреча! — все еще не мог прийти в себя Петр.
— А чему удивляться? — устало ответил Семен. — Я сейчас бы не удивился, если б даже самого себя в лесу встретил.
Начались взаимные расспросы.
Либкин поведал Маринину историю своего побега из плена.
— Задавил одного гада, а майора перепугал до смерти и выскочил из самолета. Добро, что взлететь «юнкерс» не успел… Ну а потом — в рожь, в кустарник. Удирал, сколько сил было. Только вот очки потерял! — сокрушался Семен. — Теперь слепой. Заметил ночью в поле коня, хотел поймать, чтобы подъехать на нем. А подойти боюсь — никак не разберу, где у него хвост, а где грива. Вдруг цапну за зад, а он ногой в зубы. Так и пошел пешком… Потом пристал к этим ребятам…
25
Одиннадцатый день шла война…
Отдых в глубине леса близ шоссе, по которому катился непрерывный поток немецких танков, артиллерии, грузовиков, был тревожным. Отряд Маринина ждал ночи, чтобы незаметно переправиться через небольшую с заболоченными берегами речку Птичь — приток Припяти.
Перед вечером из разведки вернулась группа солдат. Старший группы доложил Петру:
— Путь разведан до дороги, что идет за Птичью с севера на юг. Дорогу можно перейти в любое время. Когда возвращались, то в лесу, в двух километрах отсюда, обнаружили замаскированную машину. На посту стоит красноармеец — уже пятый день. Ждет, что за ним вернутся…
— Что в машине?
— Не говорит…
— Может, продовольствие? — забеспокоился Либкин. Он теперь ведал продснабжением отряда.
Через двадцать минут Маринин, Либкин и пять бойцов были у машины.
Вид у красноармейца, охранявшего грузовик, был страшный: потемневшее, густо заросшее лицо с ввалившимися щеками, глаза точно больные трахомой; гимнастерка заскорузла от пота и пыли, и, может быть, поэтому комсомольский значок на ней сверкал такой неестественной свежестью и чистотой.
Красноармеец вначале подпустил только Маринина.
— Документы, — потребовал он.
— Не видишь разве? — Петр указал на звезду на рукаве своей гимнастерки.
— А родом откуда?
— Из-под Винницы.
— Может, земляк, товарищ младший политрук?! — издали бросил кто-то в шутку.
Услышав слово «товарищ», красноармеец оживился. Губы его растянулись в улыбке, измученное, посеревшее лицо прояснилось.
— Свои, свои! — радостно повторил он несколько раз, а затем осторожно вынул из гранаты запал. — Это я приготовил, чтобы в машину бросить, если фашисты придут, — пояснил боец и жадно посмотрел на флягу, висящую на ремне Маринина, облизнул сухие, потрескавшиеся губы.